Александр Александрович Аннин родился в 1964 году в Вологде. Окончил факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова. Писатель, кинодраматург, публицист. Работал на различных должностях в московских газетах и журналах. Автор нескольких романов и повестей, опубликованных столичными издательствами и журналами, радиопостановок для детей на историческую тему, а также исторических передач для взрослых. Лауреат национальных и международных премий в области литературы, журналистики, телевидения и радио. Живет в г. Видное.

Произведения

Полная биография

Рассказы:

Чаевые под Рождество

Чудак-человек из Селижарово

Саша Мурманский

Обещание

Наши встречи в Рио

 

Родился 16 июня 1964 года в городе Вологде, с 1966 года по 1976 год проживал у бабушки в городе Егорьевске (этому периоду посвящен роман «Бабушка», представленный автором на конкурс).

Печататься начал с 12 лет в районной газете Ленинского района «Ленинец». Была опубликована серия рассказов о школьной жизни, а также повесть «Герой нашего племени».

В 1986 году окончил факультет журналистики МГУ, поступил на работу корреспондентом, затем – старшим корреспондентом московской областной газеты «Ленинское знамя».

С 1990 года – специальный корреспондент еженедельника «Неделя».

В 1992 году в качестве поощрения за серию очерков о жизни людей в разных точках страны проходил месячную стажировку в газете «Юлланд постен» (Дания).

С 1993 года – редактор отдела публицистики газеты Московской Патриархии «Московский церковный вестник».

С 1996 года – специальный корреспондент газеты «Куранты». В этот период опубликовал более 60 больших очерков о православных подвижниках, церковных праздниках, храмах, монастырях и святынях, за что был удостоен медали «850-летие Москвы».

С 1998 года – редактор отдела расследований еженедельника «Век».

С 2001 года – первый заместитель главного редактора «Народной газеты».

С 2002 года – шеф-редактор еженедельника «Подмосковье».

С 2005 года – сценарист кинокомпании «Пигмалион».

С 2008 года – сценарист радиопередач (спектаклей) на «Радио России».

С 2011 года – профессиональный литератор, публицист.

 

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

«Тень акулы», роман, Этерна (АСТ), твердый переплет, 2006

«Час Матадора», роман, Этерна (АСТ), твердый переплет, 2006

«Игра втемную», роман, журнал «Подвиг», 2007

«Скажи, где тебя искать», роман, журнал «Подвиг», 2008

«Не сотвори добра», повесть, журнал «Подвиг», 2009

«Операция «Золото»», роман, журнал «Подвиг», 2010

«Чужаки», повесть, журнал «Подвиг», 2010 (под псевдонимом Алексей Стасов)

«Перстень Дон-Жуана», роман, журнал «Подвиг», 2010

«Коттедж с видом на убийство», роман, журнал «Смена», 2011

«Созвездие Бродячих Псов», роман, журнал «Подвиг», 2011

«Пропавший экспедитор», повесть, журнал «Подвиг», 2011 (под псевдонимом Алексей Стасов)

«Возвращение в обитель», повесть, журнал «Смена», 2011

«Христианство: век за веком. Очерки по истории христианской Церкви». «Даръ», твердый переплет, 2011. В соавторстве, под общей редакцией Архиепископа Марка Егорьевского (Головкова).

«Дон Жуан. Правдивая история легендарного любовника», роман, АСТ, Астрель, твердый переплет, 2011

«Туз. Дама. Валет», роман, журнал «Подвиг», 2011

«Игра на своем поле», роман, журнал «Смена», 2012

«Хромой пеликан», роман, журнал «Смена» 2012

«Загадка утраченной святыни», документальная повесть-расследование, журнал «Смена», 2013

«Клуб «Монреаль»», роман, журнал «Смена», 2014

«Чаевые под Рождество», рассказ, «Московская правда», 2014, №286

«Кольт системы Макарова», роман, журнал «Подвиг», 2015

«Омнопон», повесть, журнал «Смена», 2016

«Бабушка», роман, журнал «Москва», 2017

«Жестокий пасьянс», роман, журнал «Смена», 2018

«Куркулиха», повесть, журнал «Смена», 2019

«Возвращение в обитель», подборка рассказов, журнал «Москва», 2019

«Бабушка», роман, мягкая обложка, «Меринос», 2019

«Наши встречи в Рио», рассказ, журнал «Москва», 2020

«Лезвия луж», роман, журнал «Москва», 2020

«Сокровища Гохрана», роман, журнал «Смена», 2020

«Сокровища Гохрана – 2», роман, журнал «Смена», 2021

 

СЦЕНАРИСТ НА ТВ

Сериал «Эксперты», 12 серий, канал «Россия-1», 2007 (в соавторстве)

Сериал «След», Первый канал, серии «Двенадцать ульев», «Зимняя рыбалка», «Барин из Парижа» и др. Национальная телевизионная премия ТЭФИ-2009 и 2011 (в составе коллектива создателей сериала «След»).

«Футболист Валерий Воронин. Потерять лицо», документальный, 44 мин., канал «Россия-1», 2007

«Исаак Бабель. Роковой треугольник», документальный, 44 мин., канал «Россия-1», 2008

 

РАБОТЫ НА РАДИО

Цикл радиоспектаклей для детей «Россия. История в лицах»,

«Радио России», 2008-2009 гг., сценарист. Национальная премия в области радиовещания «Радиомания»-2010 (в составе коллектива создателей передачи «Россия. История в лицах»).

Цикл радиоспектаклей для взрослых «Христианство: век за веком», 2009-2011, сценарист.

 

НАГРАДЫ И ПРЕМИИ

2014 - Национальная литературная премия «Золотое перо Руси», номинация «Проза» - 1 место, знак Золотое перо (за очерк о Николае Рубцове). Члены жюри – В.Бояринов (председатель МГО СП РФ), М.Кизилов (главный редактор журнала «Смена»), М.Ножкин (народный артист России, поэт) и др.

2013 – Национальная литературная премия «Золотое перо Руси», номинация «Проза» - Серебряное перо.

2015 – медаль «60 лет Московской городской организации Союза писателей 1954-2014», учредитель – Московская городская организация СП РФ.

2016 – Международная премия «Детектив без границ».

2011 – победитель в международном конкурсе-фестивале «Литературная Вена» в номинации «Проза» за очерк «Неразгаданная тайна Исаака Бабеля» (организаторы - фонд «Русский мир», посольство России в Австрии, Всемирная организация русскоязычных писателей; председатель жюри – секретарь правления СП РФ В. Иванов-Таганский, почетный гость – В.Бахревский, почетный президент - А. Лиханов).

2010 – медаль международного конкурса-фестиваля «Литературная Вена» за вклад в укрепление позиций русского языка и популяризацию русской культуры за рубежом.

2010 – специальный диплом мультимедийного фестиваля «Живое слово» (Большое Болдино) «За верность традициям русского языка и русской культуры». Среди участников и организаторов – режиссер В.Манский, писатель Захар Прилепин, писатель Д.Глуховский, журналист В.Молчанов).

Медаль «850-летие Москвы» (1997 год).

2019 – диплом международной книжной выставки в Ашхабаде «Книга – путь к сотрудничеству и прогрессу».

РЕЦЕНЗИИ НА ПРОИЗВЕДЕНИЯ И ВЫСТУПЛЕНИЯ ПЕРЕД ЧИТАТЕЛЬСКОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТЬЮ

«Независимая газета», №81 за 4 апреля 2006 года – большая рецензия на роман «Тень акулы» (статья «Тени прошлого против Малыша и Карлсона», рубрика Ex-Libris). https://www.ng.ru/lit/2006-04-20/4_shadows.html

«Московская правда», №32 за 14 февраля 2006 года – большая рецензия на роман «Тень акулы» (статья «Иллюзии способны убивать. Вполне реально»).

«Московская правда», №8 за 20 января 2015 года, большая рецензия на роман «Кольт системы Макарова» (статья «Битва интеллектов»). http://a.mospravda.ru/book_moscow/article/za_vse_nado_platit/

Еженедельник «Репортер» (Нью-Йорк, русскоязычный), №894 за 3 августа 2018 года – небольшая рецензия и большой отрывок из романа «Бабушка».

«Ежедневные новости. Подмосковье», №20, за 4 февраля 2006 года, рубрика «Книжная полка», объемная рецензия на роман «Тень акулы» («Мнимая мишень»).

Еженедельник «Народная газета», №5 (23824) за 19 февраля 2006 года, небольшая рецензия и отрывок из романа «Тень акулы».  

Журнал «Самозащита без оружия», №2 (19), февраль 2006, рецензия на роман «Тень акулы» («Кулачный бой и целостность культуры»).

Журнал «Подвиг. Детективы», №3 за 2010 год, рецензия на роман «Операция «Золото»» (статья «Золото Наполеона», автор - Сергей Шулаков, главный редактор журнала «Сельская молодежь»).

Журнал «Подвиг. Детективы», №3 за 2010 год, рецензия на повесть «Чужаки» (статья «Село Покровское и его обитатели»).

Журнал «Подвиг», №5 за 2011 год, рецензия на роман «Созвездие Бродячих Псов (статья «Золотой стандарт»).

Журнал «Подвиг», №5 за 2011 год, рецензия на повесть «Пропавший экспедитор» (статья «Экспертиза семейных отношений»).

Журнал «Подвиг. Детективы», №1 за 2015 год, рецензия на роман «Кольт системы Макарова» (статья «Приговор», автор – С.Шулаков).

Сайт городской библиотеки Кургана. «Курган читает. Новые имена», 4 января 2018, рецензия на роман «Бабушка».

Интернет-газета «На Варшавке. Чертаново Северное», 6 апреля 2018 года, статья «Российский писатель, публицист, киносценарист Александр Аннин прочтет текст «Тотального диктанта» в школе №1623». О выступлении А.Аннина перед коллективом учащихся и преподавателей школы, а также – о творческом пути А.Аннина. https://gazeta-na-varshavke-chertanovo-severnoe.ru/2018/04/06/39576/

1 сентября 2018 года – выступление перед читателями и журналистами в «Книжной зоне» XVI Московского фестиваля прессы на Поклонной горе, презентация романа «Бабушка». https://rus.team/events/xvi-moskovskij-festival-pressy

Сайт «Псковская областная универсальная научная библиотека. Литературный четверг». 10 декабря 2020. Обзор литературно-художественного журнала «Москва» за 2020 год. Роман «Лезвия луж».

 

ЧАЕВЫЕ ПОД РОЖДЕСТВО

Святочный рассказ

Виктор машинально протирал и без того сверкающие чистотой бокалы и поглядывал на забавную парочку, пристроившуюся за самым неудобным столиком. «Он» с потешной изысканностью ухаживал за своей спутницей, подавал ей - то салфетку, то прибор со специями; «она» с какой-то трогательной жеманностью принимала эти знаки внимания. Примечательным в этой парочке, переступившей порог ресторанчика с детским смущением на лицах, был возраст: никак не меньше полутора веков на двоих. Дед, осанистый, седобородый, был одет в старомодную тройку, на носу у него посверкивало пенсне – наверное, последнее в столице, применявшееся по прямому назначению. Пожилая леди чопорно куталась в полинялую меховую горжетку.

В общем-то, сесть старик со старухой вполне могли бы и за столик поприличней – скажем, у окна или под раскидистой пальмой: других посетителей, кроме них, в ресторанчике не было. Но, видно, природная застенчивость и отсутствие опыта в посещении подобного рода заведений заставили их забиться в угол возле самого входа. Да еще, скорее всего, скудость финансовых средств: то, что «молодожены» не при деньгах, явствовало из их более чем скромного заказа.

Виктор вздохнул: все эти его наблюдения вели к одному-единственному логическому выводу - чаевых ждать не приходится. Хороших чаевых, имеется в виду.  

А когда он, собственно говоря, в последний раз получал приличные чаевые? Давненько… Помнится, какой-то толстосум по-барски наградил его за расторопность, проворчав напоследок замысловатую тираду, что, мол, ни один ресторан еще не навевал на него такую смертную тоску, как этот, куда он забрел совершенно случайно и больше появляться здесь не собирается.

Похоже, скоро здесь вообще перестанут бывать посетители: хозяин вот-вот закроет заведение, приносящее одни лишь убытки. Все тому идет. Из всей обслуги остались только Виктор да официантка Люся, кругленькая хохотушка, и они работают по очереди. Пора искать новое место…

У Люси с этим проблем не предвиделось: недавно ее дядя купил небольшой, но весьма престижный ресторанчик и звал туда племянницу старшей официанткой. «А ты, Витек, мог бы занять пост метрдотеля», - загадочно подмигнула напарнику Люся.

Виктор прекрасно понимал, что метрдотелем он может стать лишь в том случае, если заделается родственником хозяина, Люсиного дядюшки… Что ж, жизнь есть жизнь, к тому же Люся – весьма аппетитная и не стервозная девчонка. И все-таки… Сначала он попытается решить свои проблемы самостоятельно. А там видно будет.

Странная парочка в нерешительности поглядывала на Виктора, и он понял, что пора выписывать счет. Негусто… Но у Виктора не поднялась рука накинуть к сумме хоть бы полтинник: ну что с них взять, с этих пришельцев из прошлого… Почтительно положил перед стариком кожаную папочку с квитанцией и с достоинством удалился, чтоб не смущать супругов.

- Спасибо вам, Виктор, - послышался из-за спины голос дамы. – Счастливого Рождества!

Откуда она знает, как его зовут? Ну конечно же: к его рубашке приколота бейджик с именем. А вот насчет пожелания счастья – тут бабка явно глумится. Все его счастье осталось в прошлом, впереди ждут одни проблемы. Поиск работы – это так, пустяки. Искать придется к тому же хоть какое-то пристанище: завтра, аккурат на Рождество, он уезжает из обустроенной, ставшей такой родной квартиры. Оставляет все жене – такой вот широкий жест. Дескать, мы бедные, но гордые. Судья по ошибке проставила в повестке об их явке для оформления развода завтрашнее число, а ведь завтра Рождество, в суде выходной… Ладно, посетим святилище Фемиды на другой день, а завтра – переезд. Вещички он уже сложил, нищему собраться – только подпоясаться.    

Виктор раскрыл папку с расчетом и обомлел. Из кармашка торчали две «красненькие»: ровно столько, сколько значилось в квитанции. Но не это поразило официанта. Вместо чаевых – Бог с ними, не нужны ему чаевые! – Виктор обнаружил два пакетика растворимого чая. Поднял глаза: старик и старуха уже исчезли за дверями. В другое время Виктор от души рассмеялся бы над таким оригинальным рождественским розыгрышем, но сегодня было как-то не до смеха. Он лишь с легкой завистью подумал, что, судя по всему, престарелые посетители прожили счастливую и веселую жизнь, коли на склоне лет не разучились так хохмить…

- Ты опять наследил в квартире, - сказала жена, гремя на кухне посудой. Она вернулась из театра, как всегда, к полуночи, усталая, озлобленная и продрогшая.

- Ну потерпи меня, уже недолго осталось, - ответил Виктор, но знал, что началась «прелюдия» к ежевечернему ритуалу попреков и стенаний со стороны благоверной.

- Что за Рождество! – в сердцах продолжала жена. – У нас даже елки дома нет… А куда ты подевал чай? С собой, что ли, забрать решил? Крохобор… Господи, так мечтала согреться, когда приползу домой, и на тебе!

Крохобор, между прочим, оставляет ей свою кровную квартиру… Ну ладно – действительно, недолго осталось, чего обижаться. Елка… Интересно, а для кого было наряжать елку в это году? Дочка-первоклашка уже который месяц у тещи, и слава Богу – избавлена от выслушивания их каждодневных перебранок.

Когда они в последний раз говорили по-человечески? Виктор не смог вспомнить. Зато он вдруг вспомнил о двух пакетиках чая, полученных им сегодня «на чай». Куда он их сунул? Ага, вот они, в нагрудном кармане рубашки. Надо же, пригодились, теперь не придется бежать под метелью до ночного магазина, и то хорошо.

Жена плакала. Актриса… У нее ведь тоже в театре не все ладится, пришел новый режиссер и она лишилась сразу двух своих коронных ролей. В последнее время жена часто повторяла: «Надо что-то менять, так больше жить нельзя». Вот и решила сменить мужа. А что? Не велика потеря: он как был, так и остается простым официантом. Вот кабы, на худой-то конец, он стал владельцем ресторана, хотя бы того разнесчастного, где ныне мыкает горе…

Виктор задумчиво наливал кипяток в два стакана с опущенными в них пакетиками.

- Осторожно! – вскрикнула жена, и он отдернул чайник: чуть было не хватил через край. Когда-то все это уже было…  

Именно так они познакомились много лет назад в скором поезде. Одновременно очутились возле титана с кипятком, вагон качнуло на стрелке, и Виктор плеснул чаем на юбку будущей жене. Он как-то удачно пошутил тогда, они познакомились, и потом всю ночь просидели в темном купе, разговаривали, смотрели на бегущие огоньки «печальных деревень»…

- Когда мы с тобой последний раз говорили по-человечески? – с обидой спросила жена. – Наверное, только тогда, в поезде…

Значит, и ей вспомнилась сейчас та волшебная ночь. Виктор судорожно хлебнул чай, чтобы сглотнуть комок, подступивший к горлу. За окном раскатисто ударил в небо праздничный фейерверк. Виктор подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Внизу, несмотря на поздний час, резвилась детвора, взрослые кидались снежками, слышался смех. Рождество… Интересно, спит ли сейчас дочка или вот так же играет возле дома? Виктор вгляделся в темноту: где-то там, совсем недалеко, живет теща… Стиснул зубы: так захотелось прямо сейчас отправиться туда, взять Алису и пойти гулять по рождественскому снегу.

Неслышно подошла жена. Сказала:

- Хочешь, пойдем, возьмем Алису и погуляем втроем?

Под ногами хрустел свежевыпавший снег, навстречу попадались разгоряченные, веселые компании. Виктор загадал: вот если сейчас из-за угла…

А через мгновение они уже кувыркались по снегу, сбитые с ног большими деревянными санями, выкатившими на них сбоку, из переулка. Отсмеявшись, жена отряхнула снег, посмотрела на Виктора потемневшими от волнения глазами:

- Знаешь, я загадала, что если из-за угла на нас наедут сани, то все будет хорошо. Я, ты, Алиса. Смешно?

Где-то на далекой церкви ударил надтреснутый колокол – раз, другой, как-то несмело, будто боясь расплескать нарождающуюся радость События. К нему присоединились другие, и вот колокольный звон мелодично поплыл в ночном небе. Рождество наступило.

А потом были Святки, и Виктор с Алисой ходили по шумной ярмарке, они заглядывали в балаганы, катались на лошадках. Скоро появится мама. Получила роль в новом телесериале, сейчас подписывает контракт…

Алиса тянула папу к лотку с детскими книжками. Виктор взял в руки одну – яркую, подарочную. Открыл и улыбнулся. Так и есть. Все правильно.

С картинки на него смотрел седобородый волшебник в старомодной тройке и пенсне, а рядом с ним художник изобразил пожилую фею. На ее плечах была та самая меховая горжетка. 

_____________________________

ЧУДАК-ЧЕЛОВЕК ИЗ СЕЛИЖАРОВО

Как сельский гаишник церковь в лесу построил

…Километрах в двадцати от поселка Селижарово Тверской области, посреди леса, бьет из земли чудотворный Оковецкий источник Пресвятой Богородицы. Четыре с половиной века назад мужик из села Оковцы нашел (обрел?) здесь икону Богоматери - она сияла в ветвях дерева. А рядом крестьянин увидел струящийся родник, которого прежде на месте этом не было.

В честь новоявленной иконы построили церковь, явленный миру образ Девы Марии прославился чудесами по всей Руси Великой и за ее пределами. Прославился исцелениями и Оковецкий Богородицкий источник.

Но сотню лет назад, вскоре после революции, за родником перестали ухаживать, новые власти растащили по кирпичику «на хозяйственные нужды» церковь и беседку над источником. Все вокруг поросло мелколесьем, заболотилось, родничок затянуло тиной, и он едва-едва струился. Люди ходили сюда тайком, чуть ли не под покровом ночи: кто – вброд через обмелевшую речку, кто – через лес, едва заметной тропочкой. Несли домой чудесную водицу – лечить больную мать, мужа-пьяницу, чахленького ребенка…

                                           ***

Прапорщик ГАИ (затем – ГИБДД) Сергей Жукопцов сам себя верующим не считал, он всегда говорил, что верит лишь в судьбу, а не в Бога. Но Сергей с малых лет уважал православных за их принципиальность, силу воли и власть над собой, а главное - за то, что в их жизни «что-то было такое», чего не было у большинства людей. И даже, пожалуй, чуть завидовал верующим, сожалел, что сам-то он - «обычный, как все». То есть – невер.

Однажды мать пришла с Оковецкого источника – усталая, расстроенная… Еле пробралась к чудотворной водице сквозь лесной бурелом, да и родник почти совсем зачах… И внезапно прапорщика озарило решение: возродить источник! Это не было религиозным порывом, просто Сергею захотелось сделать доброе дело для матери и других стариков.

Без всякого церковного благословения (а он и крещеным тогда еще не был), без согласования с местной администрацией – слишком долгая песня! – прапорщик начал вырубать мелколесье вокруг источника, прокладывать удобную дорогу сквозь лес до трассы, а это – километра четыре с гаком. Были кое-какие сбережения, на эти деньги Сергей нанимал тракторы, самосвалы… Анекдот, да? Гаишник – транспорт за свои оплачивает, да еще в краю, где его каждая собака знает!

«Триста машин песка пришлось вбухать в прорубленную просеку, чтоб и пешему, и на колесах легко было до источника добраться», - вспоминал во время нашей встречи Жукопцов.      

Своими руками срубил он и деревянную лестницу с перилами, чтобы старикам удобно было спускаться к целебному роднику с крутого берега обмелевшей речки.

Шел тогда 1992 год.

                                       ***

По-разному отнеслись земляки к бурной деятельности, развернутой гаишником вокруг местной святыни. Кто-то говорил: «Совесть мента заела, решил таким вот образом себе местечко в раю купить». Другие считали его просто чокнутым: в такое голодное время свои сбережения не ветер выбрасывает, в землю закапывает! В прямом смысле… Припоминали, что родом Сергей из деревни Безумничено, понимающе кивали головами: вот они и сказались, гены-то безумные, правду ученые говорят… А были и такие, кто хвалил прапорщика за смекалку: «Вот увидите, приватизирует Серега родник и все вокруг него, за деньги воду из святого источника продавать будет, богачом заделается. Молодец парень, вовремя сообразил, пока другие репу чесали!».

Многие верующие тоже смотрели как-то исподлобья: с какой это стати их чудотворный, православный источник вдруг взялся восстанавливать некрещеный человек, который и в церкви-то отродясь не бывал?

Но нашлись и такие, кто сразу стал помогать Сергею в его деле – кто деньгами, кто своими умелыми руками. К 1995-му источник был расчищен от тины и грязи, отремонтирована древняя кладка колодца, построена купель, сооружены деревянный «трехуровневый» желоб и беседка-раздевалка. И довелось автору этих строк именно в то время впервые окунаться в Оковецком источнике, облагоображенном и многолюдном.

Что ж, дело сделано, пора и о себе подумать: обзавестись семьей, детьми, хозяйством… Жукопцов стал копить на квартиру, машину и до дефолта 1998-го успел купить в Селижарове и то, и другое. Появилась и невеста. Казалось, жизнь налаживается, и… Мнилось прапорщику, будто Кто-то сверху все-таки помогает, воздает ему таким образом за благое дело восстановления источника.

                                                     ***

…Он вез невесту из санатория, что под Выборгом, а в Селижарове все уже было готово к свадьбе. Все рухнуло даже не в одночасье, а в доли секунды: на огромной скорости с ними «лоб в лоб» столкнулась другая легковушка. Невеста погибла сразу, а залитый кровью Сергей мало чем отличался от покойника. (К слову сказать, «выпимший» водитель встречной машины совсем не пострадал: «подушка» спасла).

Сергей не мог пошевелиться, но слух его работал. Он слышал, как спустя долгое время подъехали гаишники, их разговор: «Оба – трупы», - «Да нет, мужик-то вроде еще дышит», - «Один хрен подохнет, пока скорая сюда добираться будет, то да се…»

Так бы оно и случилось, лежать бы Сергею в морге, а через пару дней – на родном кладбище, но тут один из гаишников случайно увидел красные корочки, выпавшие у Сергея из кармана… Удостоверение сотрудника ГАИ! «Ё-мое, ребята, это же свой!»

«Свой! Свой! Спасаем!» - с такими криками гаишники бережно погрузили тело Сергея в патрульную машину и рванули в ближайший госпиталь. Прапорщика вытащили с того света.

Лежа на больничной койке, он, конечно же, горевал о погибшей невесте. И в то же время почему-то ясно ощущал, что в случившемся есть свой скрытый смысл. И в его чудесном избавлении от смерти, и в его предстоящем на всю жизнь одиночестве без любимой…

Сосед по палате дал Евангелие. Сергей раскрыл наугад и прочел, что человек, возложивший руку свою на плуг, не должен оборачиваться назад.

Долго думал, переваривал: так вот оно как! Пахать, значит, надо.

Где? Известно, где: на Оковецком источнике, там еще остался непаханый край трудов! Таков уж, видно, его крест…

                                           ***

Оклемавшись и приехав домой, Сергей продал свою новую квартиру (зачем она теперь ему одному?), вернулся на жительство к родителям. Крестился. И взял у священника благословение на строительство храма у Оковецкого источника – по сохранившимся старинным чертежам.

Нехватка средств заставила Сергея Жукопцова пойти на поклон к областному начальству, и там неожиданно согласились выделить на храм в Селижаровском лесу 40 тысяч штук силикатного кирпича. Сергей приехал с бумагами на завод и начальница отдела сбыта, крайне недовольная столь щедрым благотворительным приказом сверху, процедила злобно: «Знаю я, что вы задумали – под видом строительства церкви себе на коттедж выкроить!»

Начальница нехотя выписала накладные на кирпич и объявила, что весь груз должен быть вывезен за месяц. А где столько транспорта взять? Сергей успел вывезти только 12 тысяч штук кирпича из сорока. Снова пошел в заводской отдел сбыта, чуть не в ноги упал к той начальнице: продлите, мол, срок вывоза! Женщина молча выписала другие документы. Жукопцов вышел из конторы, глянул в бумаги и обмер: там снова значились 40 тысяч штук силикатного кирпича. «Это Господь, - подумал Сергей, - лишние 12 тысяч штук мне послал. Теперь точно на весь храм хватит, полностью».

Прослышали о возрождении Оковецкого храма в одном НПО, взяли да и пожертвовали Сергею листы из титанового сплава. Кровля - на века! Хватило не только на нее, но и на маковку с крестом. Приехал благочинный церковного округа, ходил с Сергеем вокруг храма, хмурился: «У меня на главном соборе – и то кровля из обычного железа, а ты вона какую настелил!»

1 января 2003 года этот замечательный парень (ему тогда было 34) спас жизни троих человек – родителей и ребенка. Они провалились в полынью на реке. Потом долго болел (кажется, воспаление легких, врачи точно не определили). Сергей получил медаль «За спасение утопающих»…

И тут – искушение, да еще какое! Сергей и сам не заметил, как все стали считать его хозяином источника и храма возле него. Но в какой-то момент осознал: ему кланяются на источнике, будто он здешний владыка, настоятель, священник! Сергей спохватился, ужаснулся: по какому праву он присваивает Оковецкий родник себе, распоряжается в храме Божьем?

И Сергей Жукопцов передал Тверской епархии и церковь, и прочие постройки, жилые да хозяйственные. Храм освятили как Спасо-Преображенский. Сейчас здесь, в скиту, живут, трудятся и служат монахи и послушники Нило-Столобенской пустыни.

Еще долгое время тамошние жители передавали все пожертвования на скит через этого парня. «Да не несите вы мне, ради Бога! Вон, поезжайте на источник и начальнику монастырского скита передайте ваши деньги!» - молил Сергей. «Понимаешь, - отвечали ему, - тамошних начальников мы не знаем, а тебя – знаем. Тебе Сам Бог помогает».

______________________________________________

     

САША МУРМАНСКИЙ                                                                          

В эту северную православную обитель езжу я каждый год, да, случается, и не по разу. Проторил, что называется, дорожку. Много на Руси монастырей, почти все они возвращены Церкви, хоть худо-бедно, а населены иноками, послушниками. И хочется, конечно, побывать и там, и сям… Но… Подумаешь, подумаешь, да и едешь привычным маршрутом – через старинный областной город, а там – рейсовыми автобусами, с долгими пересадками…

И вот оно, студеное озеро, а на лесном берегу – братские корпуса и монастырский собор Богоявления.

«Докладываюсь» местному начальству в лице хлопотливого седобородого игумена Арсения: прибыл, мол, потрудиться во славу Божию (на церковном языке это означает, что пришелец-приезжец готов работать бесплатно, за стол и кров)… Наскоро благословив меня, без лишних расспросов (как старого знакомого), о.Арсений устремляется дальше, по своим игуменским делам.

- Саша Мурманский здесь еще? – только и успеваю спросить вдогонку.

- Здесь, здесь, куда ему деваться, - ворчит игумен. – Иди в баню!

В баню так в баню… Это нужно так понимать, что приставил меня о.Арсений помогать брату Александру пилить-колоть дрова, поленницы складывать. А может, и веники вязать. Помнится, в прошлый раз игумен послал меня «в сад» - то бишь в монастырский огород с плодовыми деревьями да теплицами…

Говоря мирским языком, не больно-то любит Мурманского монастырское начальство. Да если и по-церковному подходить… Ну за что его любить-то? В обителях испокон веков приветствуются смирение да неприметность. А Саша - во всяком деле первый, да еще донимает настоятеля новыми «прожектами». Порой весьма далекими от идеалов монастырского самоотречения. Прямо выскочка, прости Господи!

Не один я, приехавши, первым делом спрашиваю Мурманского: из рыбнадзора ли местного пожалуют, из пожарной инспекции, строительной организации или доживающего свой век колхоза – все, после обязательного визита к игумену, ищут Сашу, именуют его «монастырским представителем».

Талант у него такой – обо всем со всеми договариваться.    

Всякий раз боюсь, что не застану Мурманского в стенах обители. Монахи да послушники – они же как солдаты: скажет начальство, и потопаешь кормить мошкару в отдаленный скит. Там тоже ведь люди нужны. Или, хуже того, в Москву, на подворье – это своего рода «посольство» монастыря в стольном граде. Шум, суета, искушения всякие… От чего ушел, к тому и вернулся. Хоть плачь.

А еще могут и вовсе выгнать за провинность, или сам уйдешь, коль тоска заест. Или затешется в башку дурная мысль, будто бы в другой обители сподручнее будет подвизаться: там, дескать, и братия поприветливей, и молитва доходчивей до Бога, и труды, то есть – послушание, спасительнее… Много таких странников в порыжелых подрясниках мотаются по белу свету, ищут себе монастырь на «вечное» жительство. И все не находят упокоения.

Здесь так повелось: давать послушнику нехитрое прозвище. По признаку - откуда он родом. Есть брат Александр Тверской, брат Виктор Полтавский, брат Сергий Карельский… И лишь Мурманского, несмотря на весь его немереный «стаж» (а он тут вроде бы с первых дней возрождения обители – значит, уж третий десяток лет), - так вот, одного только его обычно именуют просто Сашей, а не братом Александром. Будто юродивого.

Саша выпрямляется, откладывает колун, вытирает ладони о рабочий подрясник с истрепанным подолом.

Жму руку, словно только вчера виделись, спрашиваю:

- Значит, истопником теперь? Банщиком?

- Да, брат, теперь вот на бане…

Много послушаний сменил Мурманский. Сначала определили его на кухню – щи да каши варить, картошку чистить… В общем, «и хлёбово, и жарево, и парево». Как я не раз подмечал, подобные несуразные «назначения», а на церковном языке – благословения на труды – это прямо-таки поветрие в некоторых возрожденных российских монастырях. Ну просто как закон неписанный: всенепременно давать новичку ту работу, для которой он меньше всего пригоден. Проверка на смирение, на твердость решения стать монахом? Не иначе.

Короче, был Саша стряпать не приучен, кроме яичницы отродясь ничего не жарил и не парил, но тут вдруг словно кто-то незримый помогать ему взялся. В одиночку, редко – вдвоем, он и воду с озера таскал, и печи в трапезной топил, и еду на два десятка монашествующих готовил. Да какую еду! Лет двадцать назад я застал эти памятные старожилам по сей день «разносолы» Мурманского… Из самых простых припасов – картошки, свеклы, капусты, грибов да лука – готовил Саша такое объедение, что впору в русском ресторанчике где-нибудь в Европе подавать, а не в строгом монастыре. «Ну, брат, накормил так накормил, - качали головой монахи, вываливаясь из трапезной. – Прости, всемилостивый Боже! Ввел ты, Саша, во грех чревоугодия, аж с чревобесием вкупе…»

Дальше – больше: измыслил Мурманский белый хлеб выпекать. Да такой у него хлеб получался, что квадратные, поджаристые буханки не стыдно было подносить «на дорожку» именитым гостям: что епископу местному, что генералу заезжему… Помнится, и мне, столичному журналисту, выделили как-то буханочку, да еще и «блинок» сыра в придачу: Саша-то, оказывается, наладил сыроварню в пустующей келье…

Суровый постник отец Варфоломей, помнится, при мне выговаривал Саше: мол, негоже в монастыре утробу тешить, не затем сюда стекались со всего белу свету насельники. «А ты не ешь, отче, - попросту ответил Мурманский. – На хлебе да картошке воздерживайся. Тогда тебе твои лишения вдвойне на том свете зачтутся».

Легко сказать – не ешь! Что там картошка, что капуста кислая, когда рядом с ними на столе такие яства…Попробуй не испробуй!

И Сашу убрали с трапезной.

- Иди, Саша, рыбу ловить, - порешил игумен Арсений. – Ты же из поморов, у тебя рыбалка в крови сидит…

И то сказать: монастырь на озере, а своего рыбного промысла вовсе нет. Мурманский починил полусгнившие сети, доставшиеся в наследство еще от довоенной рыболовецкой артели; расставил их вдоль плеса. Глядь – рыбнадзор! Слово за слово… Взяли Сашу под белы рученьки, да и увезли на моторке в райцентр. А на следующий день вернулся Мурманский в монастырь, отчитывается перед игуменом Арсением: вот, мол, договорился с властями, согласны отвести нам часть озера в бесплатную аренду. Лови – не хочу! Новые сети, однако, покупать надо…

И стала отварная свежая рыба чуть ли не повседневным харчем в монастыре (кроме постных дней, разумеется). Уж куда лучше, чем на пареной брюкве да на пшенной каше сидеть… Ибо новому повару-трапезнику, к вящему удовлетворению отца Варфоломея, больше ничего путного состряпать не удавалось, а хлебопекарня и сыроварня самоликвидировались, как только Мурманского в рыбаки определили.

Опять начальство хмуриться да ворчать на Сашу принялось: мол, нам что теперь, этой рыбой торговать, что ли? Коптильный цех возводить? И послали Мурманского «в сад».

- Давай огород распахивай, парники строй, - велел игумен Арсений.

Велено – сделано: соорудил Мурманский теплицы, грядки раскопал, посадил огурцы, кабачки, репу… Тыквы у него по осени такие вымахали, что деревенские богомолки диву давались: дескать, не без Божьего чуда здесь дело-то! Чай, Север, как-никак… И потянулись в монастырь окрестные жители на тыквы диковинные глазеть, семена выпрашивать…

- Срубай, Саша, свои тыквы, и больше чтоб их не было, - распорядился игумен. – У нас что тут, проходной двор, что ли? Или ВДНХ какое? Давай столярную мастерскую налаживай, иконостас соборный вырезать надо…

Как-то на Покров, уж первые морозы ударили, сидел я с братией в жарко натопленной трапезной, щи из прошлогодней квашеной капусты хлебали. Окутанный клубами пара, ввалился Мурманский, а в заиндевелых руках – огромный глухарь, шевелится еще, кровь с него на пол капает. Подранка Саша случайно нашел в лесу, когда за хворостом ходил. Все молча, даже оторопело смотрели, как Мурманский заботливо устраивает несчастную птицу на мягкой подстилке возле печки.

Первым подал голос отец Варфоломей:

- Ты, брат Александр, случайно не того? Не белены ли покушал? По уставу нам мясная пища не дозволяется…             

- А я, отче, не на еду его принес, - Саша перевел дух. – Вот выхожу птицу, а как окрепнет, так в лес обратно отпущу…

- У нас тут не ветлечебница, - неуверенно, как-то тихо молвил игумен Арсений.

- Отец настоятель! – взмолился Мурманский. – Блажен, иже и скоты милует!

Игумен сразу обрел всегдашнюю властность:

- Вот ты только меня Святому Писанию учить не вздумай! Ишь, богослов!

И глухаря отдали на съедение сторожевой собаке…

                                             ***    

Как мы с Сашей подружились (если только употребимо это понятие в стенах строгой обители)? А вот как. Послали нас вдвоем перед Успеньем сети ночью сторожить (без караула нельзя, бдить надо: проспишь, так мигом местные мужики поснимают снасти – «на пропой», не посмотрят, что у монахов воруют).

На берег плеса выгребали по узенькой извилистой протоке в камышах, причем, согласно вышеупомянутой и совершенно дикой с моей точки зрения традиции, на весла был определен именно я - как человек, никогда их в руках не державший. Недоумевал: к чему бы это? В монахи я вроде не собирался, чего ж меня-то на долготерпение испытывать?

Прямым следствием моей бестолковости (и, по убеждению моему, нелепого распределения ролей игуменом Арсением) было то, что нос лодки постоянно зарывался в частокол камышей. Саша не на шутку серчал, покрикивал: «Табань, говорю! Ну куда тебя несет нелегкая? Вот ведь наказание Господне…».

Я мрачно, угрюмо сопел под нос, жутко лютовал в душе на Мурманского, который, будучи «смиренным послушником», смеет орать на меня, «вольного» человека, журналиста, с которым сам епископ ласково беседует!

И надо же! Простосердечный Мурманский принял мое молчание за чувство вины, за покаянное признание своей неуклюжести, неумелости.

Потом, когда мы уже сидели у костра, озарявшего ночной плес, Саша сказал:

- Надо же… Я, брат, так тебя хулил, оскорблял, а ты даже не обиделся… Вот уж не думал, что в миру есть такие смиренные люди, особенно среди столичных…    

И я сразу потеплел к Мурманскому, не стал его переубеждать, разочаровывать. Лишь покивал в ответ: да, мол, есть и среди нас, московских «борзописцев», люди смиренные… И смех и грех!

Тогда-то и вспомнилось мне, как Саша, сказывали, в одиночку троих бугаев-браконьеров повязал, на дно лодки штабелем сложил да в деревню переправил. Оказалось, Мурманский в юности мастером по вольной борьбе был. И боксировал недурно… А братья-черноризцы и знать не знали! Не принято в монастыре о прошлой жизни друг у друга выспрашивать.

У костра брат Александр поведал мне кое-что сам, без расспросов.

                                             ***

…Вернувшись из армии домой в Заполярье, Саша в конце 80-х как-то незаметно для себя прибился к местной бандитской группировке. «Братва» Сашу уважала как известного в городе спортсмена-борца, человека смелого и справедливого.

И стал он у бандитов кем-то вроде переговорщика, «решалы»: перетирал с конкурентами спорные вопросы, договаривался о «стрелках» и «правилках».

Саша говорит, что всегда стремился выступать как миротворец – если была хоть малейшая возможность. И я ему верю: есть в его манере общения что-то такое, что настраивает собеседника на миролюбивый лад (впрочем, как я убедился, к монастырскому начальству это не всегда относится). Несколько раз, по его словам, Саше удавалось в буквальном смысле отмолить у паханов приговоренных ими братков.

- Знаешь, - вспоминал у костра послушник, - какое напряжение испытываешь во время таких переговоров? Одно неверное слово – да что слово, интонация не та, жест! – и ты как минимум пожизненный инвалид.

Как-то Саше поручили договориться в церкви об отпевании застреленного братка. Дело непростое: местный батюшка однозначно приравнивал убитых в разборках бандитов к самоубийцам. Это, кстати, полностью соответствует канонам Православной Церкви: нельзя отпевать человека, погибшего во время противозаконных деяний.

Когда Саша пришел в храм с поручением от братвы, священник утешал молодых родителей, которые хоронили грудного ребенка. Мурманский услышал слова батюшки: «Младенцы, по нашим, православным представлениям, попадают в рай. И вы, вместо того, чтобы горевать да убиваться, старайтесь жить так, чтобы после смерти встретиться на небесах со своим сыночком».

И с таким спокойным убеждением сказал это священник, что Саша, стоявший в сторонке, сразу и безоговорочно ему поверил. Да, есть рай и ад, есть Бог и есть дьявол. С кем же встретится на том свете он, Саша?..

Уже через два дня Саша был в монастыре, лежащем далеко-далеко от родного дома.

- Вот видишь, - сказал тогда я Мурманскому, - правду говорят: неисповедимы пути Господни. Может, если не служил бы ты бандитам, так, пожалуй, и к вере бы не пришел. В общем, все у тебя удачно в жизни сложилось. Правильно.

Саша помолчал, глядя в огонь.

- Нет, брат, - сказал он тихо. – Уж лучше бы не был я никогда среди мафии. Еще неизвестно, отмолить ли мне те два года. Даже за целую жизнь в монастыре. Хоть я и не грабил, не пытал, не убивал никого своими руками. Конечно, пути Господни неисповедимы. Это верно. Но лучше все-таки ходить прямыми стезями, а не петлять. Так Христос учит.

                                           ***

Его все-таки выгнали из монастыря. Выдавили, вынудили уйти – какая разница?

Я узнал об этом недавно, когда ездил на похороны игумена Арсения (надо же, позвонили, отыскали в записной книжке почившего старца мой мобильный телефон!)

Посреди огромного, стылого Богоявленского собора, у гроба настоятеля, стоял среди прочей братии и горько, искренне плакал Саша Мурманский. Я отметил про себя, что Саша был в необычной для его облика мирской одежде – костюме и галстуке.

Уже потом, после горестного - всей округой! - погребения первого, бессменного настоятеля возрожденной в 1991 году обители, после поминальной трапезы, я спросил Сашу:

- Что, выгнали?

Ну прямо как Волк из грустного мультфильма «Жил-был пес».

Да, совсем недавно его и выгнали. Хорошо хоть на похороны игумена позвали.

Однако, не в пример мультяшному Псу, в глазах Мурманского не было собачьей затравленности, одна лишь скорбь по ушедшему отцу Арсению… Который, между прочим, и снял с Саши подрясник, указал ему за ворота. Видать (это я так думаю), надоел ему Саша, прямо-таки достал - хуже некуда. А может, глаза колол братии своим трудовым энтузиазмом, а раздоры тут ни к чему…      

Мы стояли у свежего могильного холмика над озером, Саша медленно обводил взглядом обитель, словно прощаясь не только с игуменом Арсением, но и с двумя десятками прожитых здесь лет… И я вместе с ним как-то по-иному смотрел на громаду отреставрированного Богоявленского собора, братские корпуса с новыми железными кровлями, на века построенную пристань… А электростанция, скотный двор? А каменная ограда? Вот они, зримые плоды многолетних трудов игумена Арсения. В 1991 году здесь были руины, «мерзость запустения». И что теперь поминать о каких-то там загубленных тыквах, о глухаре, скормленном собаке…  

Где же ты теперь обитаешь, Мурманский, друг и брат моей молодости, - думалось мне. Из каких краев приехал ты на похороны своего игумена?

… Мы добирались к нему на попутках – есть еще на Руси такие места, где вас подвезут без денег, из человечности. Вот и деревенька средь полей – домов этак восемь-десять, и все крепкие, северной, старинной рубки.

Во всей деревеньке живет один только Саша. Впрочем, и не деревня это вовсе, а село: вон, на пригорке, высится полуразрушенный кирпичный храм с дощатым крестом-новоделом.

Церковь восстанавливает Мурманский. По собственному почину, в одиночку. Как здесь говорят, «сам-один» следит за порядком в сельце, разводит коз да кур, убирается на маленьком кладбище. Мечта у него: сохранить, донести эту русскую деревню до будущих, лучших, может быть, времен. Вот только храм бы восстановить, уверен Саша. Глядишь, пришлет епархия батюшку, много сейчас их без своего прихода мыкается… С ним – семья многочисленная переберется, а там и работники заселят пустующие добротные избы. И начнется распашка заброшенных земель. Как в старину, когда вокруг построенного подвижником-одиночкой храма возникали села, хозяйства, промыслы…

- Оставайся, - спокойно говорит мне Мурманский.

Я аккуратно перевожу разговор на другие рельсы:

- Да как же ты, брат Александр, такую неподъемную ношу осилишь? Храм восстановить… Без помощников!

- С Божьей помощью, потихоньку… Вот кровлю настелил, теперь стены латаю.

Рядом с церковью – штабеля свежеструганных половых досок, поддоны с хорошим кирпичом, внутри, под крышей – крафт-мешки с цементом. Кто-то из состоятельных людей, видно, проникся мечтой Саши Мурманского, поверил в него…

Этот кто-то – средней руки бизнесмен, живущий километров за двести.

По вероисповеданию – мусульманин.

                                 ***

В последний раз я свиделся с Мурманским этим июлем: впервые за восемь лет, прошедших со дня погребения игумена Арсения, съездил в знакомый монастырь. Взгрустнулось, конечно, что уж тут говорить… Постоял у могилы старца, пошел в собор. Как раз отпевали умершего монаха. Спросил шепотом у незнакомого черноризца: кто? Как звали-то?

Оказалось – давний собрат мой, трудились вместе с ним еще в 95-м. Неприметный такой, тихий. Был он то электриком, то скотником. А перед смертью, значит, постригся.

Признаюсь, я, узнав имя почившего, перекрестился, да и облегченно перевел дух. Возомнилось ведь поначалу: уж не Сашу ли Мурманского тут отпевают? Нет, не Сашу. А я-то невесть почему вдруг ощутил его близкое присутствие.

Увидев знакомого иеромонаха, подхожу после совершения панихиды, мы радостно обнимаемся – по-братски, троекратно прижав друг друга к груди.

- Да ведь Мурманский-то здесь! – огорошивает меня инок. – Иди в мастерскую за причалом, там он!

А мне вспоминается сердитое игуменское: «Иди в баню!», «В сад!» Эх, старец Арсений, покинул ты нас, Царствие тебе Небесное…  

Мурманского, как выяснилось, подрядили «во славу Божию» класть огромную печь в бывшей мастерской – надо же, и этот старинный русский навык освоил дружок моей молодости! Знать, прослышали в обители, позвали на выручку своего бывшего послушника…

И не бывший он вовсе: вон, болтается на исхудалых Сашиных плечах рабочий подрясник, на голове – скуфейка монастырская. А как же деревня, как же церковь тамошняя?

- Даже и не знаю, брат, - отвечает Мурманский. – Глядишь, Бог управит, вразумит. Может, здесь останусь, снова попробую в монахи пойти. А может, и нет. Уж полтинник мне скоро. Церковь-то в деревне я почти совсем закончил, осталось крест водрузить, тут уж я в одиночку – никак. Не едет никто на жительство в мою деревню, четыре дома только и поддерживаю в хорошем состоянии. Больше не могу осилить. Какой уж тут приход, какой батюшка с семьей многодетной? Все куда-то вбок двинулось в нашей жизни. Вбок да вспять.

- Значит, не зовешь меня больше к себе в помощники, в напарники?

Мурманский покачал головой.

А к нам уже весело приближалась моя жена, которую я взял с собой в поездку. Саша смотрел на нее с печалью.

- Женился я недавно, вот так-то, - подмигнул я Мурманскому. - Вразумил меня, стало быть, Господь. Управил.  

                                                                

 _______________________________________________________

 ОБЕЩАНИЕ                          

Быль

 

Метель не унималась.

Очертания берегов заснеженного озера лишь смутно проступали сквозь круговерть льдистой крупки, сыпавшей с бледновато-серого неба. На противоположном берегу, совсем недалеко от острова, угадывались ветхозаветные избы-сугробы да приземистые кирпичные дома, построенные еще полтора века назад; ветер доносил тонкий запах дыма из печных труб…

Не так представлял себе сорокалетний Леонид прославленную Спасо-Преображенскую пустынь, когда добирался сюда, в Карельские земли, из далекой Находки…

Монахи и послушники ходили в солдатских бушлатах и утепленных штанах цвета хаки (дар командира воинской части, расположенной неподалеку), и лишь заиндевелые бороды говорили посвященному человеку об их принадлежности к монастырской братии.

О молитвенном предназначении островка смиренно свидетельствовали три церквушки разной степени разрушенности да огромный, хмурый Преображенский собор, который, казалось, вот-вот раздавит этот клочок земли посреди озера.

Коренастый, пышнобородый монах-завхоз в треухе, валенках и военизированной «телогрейке» еще немного повозился с амбарным замком, подул на покрасневшие пальцы, повернулся к Леониду:

- Зажигалка есть?

Леонид рассеянно пошарил по карманам цветастой «аляски», нащупал пластиковую тушку «Крикета», покорно протянул бородачу.

- Отогревать надо, - зачем-то прокомментировал свои нехитрые действия завхоз и принялся водить язычком пламени по замочной скважине. – А курить бросай, тут с этим ох как строго… Почует настоятель – выгонит. Ну, может, только на первый раз простит.

«Зачем я здесь? – с тоской думал Леонид. – На что рассчитывал? Край света, чужие, угрюмые люди… Нет, я не выдержу! Сбегу… Но куда? Куда бежать?»

Тяжелый литой засов глухо стукнул о почерневшую бревенчатую стену, сквозь разверзшийся дверной проем в лицо Леониду дохнула пыльная темнота. Завхоз включил автомобильный фонарь, и Леонид увидел, как в широком луче света по земляному полу пробежала крыса. Где-то под потолком урчал пригревшийся голубь…

- Заходи, - буркнул пышнобородый. – Здесь у нас вся амуниция. Выбирай, что поглянется.

Леонид недоуменно озирался в полумраке. На стене висела конская сбруя, тут же, в углу, притулилась сломанная телега. Битые кадушки, ржавые косы…

- Держи фонарь, - сказал завхоз и включил эбонитовый приемник с зашторенным материей динамиком.

«Точно такой же был когда-то у мамы», - подумал Леонид.

Он повел тусклым пятном света по растрескавшимся бревнам. Из охрипшего радиоприемника лилась бессмертная музыка Леграна. Вспомнилось… всякое…

- Бушлаты и валенки вон там, - монах-завхоз ткнул пальцем в противоположный угол.

- Шарф можешь свой оставить, - продолжал бородач. – И шапочка вроде у тебя подходящая, неброская… А куртку твою и джинсы я сейчас оформлю как положено…

- Под расписку, что ли, примете?

Монах-завхоз усмехнулся в усы:

- Ишь ты… Обойдешься! Забыл, куда попал? Расписку ему…

Он достал мятую тетрадь и огрызок чернильного карандаша, послюнявил грифель:

- Тэ-экс… Как же тебя записать-то?

- Непряев, Леонид.

- Ну, фамилия твоя тут ни к чему, и ты ее лучше не вспоминай. Забудь. Откуда прибыл?

- Из Находки.

Завхоз задумчиво теребил губу.

- Хм… Приморский у нас уже есть. Будешь Дальним. Значит, так и запишем: «Выдано Леониду Дальнему – валенки (одна пара)…»

- А это можно взять? – Леонид держал в руке просторные опорки из толстого войлока. – Вместо тапочек.

- Бери, от Смоленского в наследство остались. Схоронили мы его недавно…

                                       ***

Новый Год здесь никак не отмечали, вроде бы и не существует такового праздника – так, простая смена цифр на календаре. Электричество в тесных комнатушках-кельях с неизменными печками-голландками гасили строго по часам – в двадцать два тридцать, а на случай крайней необходимости имелись толстые стеариновые свечи.

Леонид за месяц оброс самой настоящей бородой – не столь пышной, разумеется, как у пожилого монаха-завхоза, но все-таки это была уже борода, а не щетина. Вспоминался Есенин: «Брошу все, отпущу себе бороду, и бродягой пойду по Руси…»

Странно, однако наличие бороды, которую Леонид сподобился отрастить впервые за четыре десятка лет, вызывало у него чувство спокойного удовлетворения. Хотя он мог определить ее «качество» лишь на ощупь – зеркала на острове почему-то были запрещены. Может, начальство в лице архимандрита Варсонофия добивается, чтоб монахи и послушники не только забыли свои фамилии, но и то, как выглядят? Свой собственный облик? Похоже, что так.

Здесь было не принято расспрашивать брата о его прошлой, мирской жизни. Не одобрялось вообще вести праздные разговоры. Но Леонид, конечно же, нутром чувствовал, что не от хорошей жизни оказались тут два десятка разновозрастных мужиков, а некоторые под видом послушников - совершенно очевидно - скрываются на этом пятачке суши. От чего или от кого? Бог его знает.

Теперь он вскакивал в половине пятого утра, с первым ударом соборного колокола, стряхивал с солдатского одеяла иней и спешил раньше других к допотопному умывальнику в коридоре. Кулаком пробивал корку льда, образовавшуюся в мойдодыре за ночь…

- Слишком сильный мороз, - качал головой Архангельский. – Слишком. Вчера на градуснике было аж минус тридцать пять. И это днем! А ночью?..

Еще осенью на острове свели все старые, гнилые тополя, распилили их на аршинные чурбаки в полтора обхвата толщиной. Леониду выдалось послушание: расколоть их. Осенью уже пытались, да ни в какую: топор просто-напросто увязал в мякоти древесины.

Леонид подошел к вмерзшему в снег чурбаку. Примерился, и легонько, но точнехонько тюкнул топориком в краешек среза тополя. И… здоровенная колода со стеклянным звоном развалилась надвое.

- Во мороз-то что делает! – восхищенно пробормотал Леонид.

Подошел Архангельский:

- Нашел чему удивляться… Ты назад оглянись!

В нестерпимо ярком зимнем солнце перед глазами посверкивали мельчайшие льдинки, а далеко-далеко, над ледяною гладью озера, стояла радуга. И какая радуга! Отчетливая и круглая, она, словно разноцветный бублик, висела над соседним островом.

…Над январским простором стоит звездная крещенская ночь. Освещенный лучами прожекторов, высится посреди тьмы громадный Преображенский собор, звонят все его немногочисленные колокола. Чернеет крест иордани, выпиленной двуручной пилой в толще льда, тут же – фанерный престол с семисвечником, на нем – чаша с водой: архимандрит Варсонофий то и дело поводит в чаше напрестольным крестом, чтоб ледок не успел схватиться.

Братия служит Великое водосвятие, у всех в руках горят свечи.

Тучный иеродиакон возглашает:

- Глас Господень на водах.

И хор черноризцев, выстроившихся в две шеренги по краям иордани, мощно подхватывает:

- Глас Господень на водах вопиет глаголя: придите, примите вси Духа премудрости, Духа разума, Духа страха Божия, явльшагося Христа.

Чуть в стороне с бидонами и банками темнеет кучка бабулек из прибрежных, полувымерших деревушек; тут же - лошадь, запряженная в сани, возле которых стоит с непокрытой головой – страшно смотреть! – тщедушный мужичок. Этот намеревается набрать сразу несколько 50-литровых фляг крещенской воды… Куда ему столько? Известно, куда: скотину поить, весной огород поливать. Чтоб, значит, урожай хороший выдался.

Но вот нескончаемо долгое водосвятие подходит к концу. И тут же с лязгом ведер, бидонов и фляг, толкаясь и падая, к иордани устремляются бабульки… Куда спешат?

Леонид тяжело сопит, собираясь с духом. Все украдкой смотрят на него. Отважится ли?..

Отважился. И, мигом разоблачившись до трусов, перекрестившись, с разбега прыгнул в мертвяще-ледяную черноту крещенской купели.

                                            ***

Прошло два года. Леонид Дальний из простых работников-трудников уже стал послушником, облачился в подрясник с кожаным ремнем. Пилил-колол дрова, пособлял поварам на трапезной, научился класть печи… Ну и восемь часов на молитве ежедневно: утреннее богослужение, вечернее, да еще длинное келейное правило.

Ни разу не написал он в Находку матери – боялся растравить душу, расплескать воцарившийся в ней покой.

Опять Крещенье… Праздничная литургия при ярком свете морозного солнца, льющегося в окна собора. По окончании богослужения Леонид поднялся на колокольню – здесь, в тесной комнатушке, почти на самой верхотуре, жил звонарь Миша Камчатский, и любой морозище был ему нипочем.

Миша - артист по натуре, и его амплуа - юродство. То ангелы ему мерещились (якобы), то – бесы. Опять же – якобы.

Был у Миши запрещенный магнитофон – старенькая «Электроника», и теперь из динамиков лилось заунывное песнопение: «Ничего не надо, грешный человече…»

Прежде чем войти в Мишину поднебесную келью, Леонид троекратно стукнул в оргалитовую дверцу:

- Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас…

Ждал, когда из-за двери послышится «Аминь»: разрешение войти. Миша не спешит с ответом, наслаждается паузой.

Леонид не выдержал, завопил что есть мочи, перекрывая блаженный голос певицы, льющийся из динамиков:

- Молитвами святых отец наших!!!..

- А-аминь, - милостиво отозвался Миша.

Мог бы сказать «не аминь»: так местные шутники выражают свое нежелание кого бы то ни было видеть в своем жилище.

Крестный поклон в сторону образка Пресвятой Богородицы. Лик Пречистой полускрыт засохшей веточкой березы – еще с прошлогодней Троицы.

- Хорошо бы до Афона пешком дойти, - мечтательно говорит Миша. – Тоска здесь. Тоска смертная. И уныние бесовское.

Наедине с Леонидом Камчатский переставал строить из себя убогого, он юродствовал только на публике, главным образом – перед туристами. «Ну что за монастырь без своего собственного юродивого?» - оправдывался Миша, когда архимандрит Варсонофий изымал у него деньги, всученные «убогонькому» экскурсантами да паломниками.

- На Афон, говоришь? Не знаю… - покачал головой Леонид, снял нагар со свечи. – По мне, так где родился, там и пригодился.

- Да? – скривился Камчатский. – А что ж ты сам-то?

- Долгая история, - вздохнул Леонид. – Я ведь, брат Михаил, у себя в Находке следователем прокуратуры был.

- Ничего себе! Правильно сделал, что бросил сие занятие. «Лучше малое праведнику, паче богатства грешных многа», - процитировал строку Псалтири Камчатский.

- Н-да, богатство… Наивный я был, Миша. В одиночку думал рыбную мафию истребить… Стал с ветряными мельницами сражаться. Ну и перемололи меня эти самые мельницы.

- Выходит, сломали тебя, брат, - покачал головой Камчатский.

- Вот-вот, - кивнул Леонид. – То же самое мне и невеста сказала. Слабак, мол. И ушла.

- Это она зря, - буркнул Камчатский, чтоб хоть что-то сказать.

Камчатский заменил догоревшую свечу, переставил кассету с заунывными песнопениями. А Леонид после длинной паузы продолжал, словно бы сам с собой:

- Стал я, Миша, в церковь ходить, хотя особо верующим не был. Почему ходил? Знаешь, я как порог церкви переступал, словно в другом мире оказывался. Уходил в иное измерение. Я даже не молился, а просто так стоял. А потом втянулся, начал кое-что понимать. А понял я, Миша, что там, - Дальний ткнул пальцем куда-то за пределы острова, - жить по-людски, по-Божески нельзя.

- А здесь можно? – криво усмехнулся Камчатский. – Сбылись, брат, предсказания святых, что придет время, и в монастыре будет как в миру, а в миру – как в аду. Пришло это время.

- Понимаю тебя, - нахмурился Леонид. – И все-таки… Здесь есть прямой путь к спасению души, прямая стезя. Знаешь, какая? Полное подчинение отцу настоятелю, отсечение своей воли. Не ошибешься.

Камчатский вдруг ожесточился, видно, принял слова Леонида на свой счет – ведь слушал же брат Михаил недозволенный магнитофон…

- А ты хоть понимаешь, что коли решился так жить, то надо быть готовым к испытаниям? Большущим испытаниям?

Леонид не успел ответить. Снизу, сквозь лестничный ход, послышался крик Архангельского:

- Брат Леонид, ты тута? Брат Леонид? Телеграмма тебе! Из дому, из Находки!

По грохочущим деревянным ступеням нескончаемой лестницы – аж целых двадцать два пролета! – вниз, вниз…

Архангельский протягивает Леониду телеграфный бланк, смущенно отводит глаза в сторону.

- Прости, брат Леонид, я не утерпел, прочел…

Писала соседка матери: мол, при смерти родительница Леонида, не чает увидеть сына, чтоб проститься. Вот оно, накаркал юродивый Мишенька!

А тут и архимандрит Варсонофий из собора выходит – задержали его после службы пришлые богомолки, затюкали жалобами на своих мужей-пьяниц.

- Ну что ж, поезжай, может, успеешь… Дело святое, - нехотя произнес отец Варсонофий. - Денег я тебе дам, и на дорогу туда-обратно, и… сам знаешь, на что. Благословляю на вкушение мясного. Только ты вот что… Пробудь, сколько потребуется, и ни дня лишнего не задерживайся. Как только – так сразу возвращайся.

                                   ***

Мать была еще жива, но угасала без лекарств. «Больно дорого, сынок, где же денег-то взять?» - оправдывалась старушка.

И Леонид, помаявшись душою, истратил деньги, предназначенные на обратную дорогу и для похорон. Купил необходимые лекарства – и впрямь дорогие, аж до изумления. Не отходил от матери ни на шаг, а по весне, когда старушке стало чуть лучше и ее можно было уже рискнуть оставлять одну, засобирался в дорогу.

- Давай прощаться, мать, - тихо сказал обомлевшей родительнице. – Ты поправляешься исправно, лекарства еще есть… А мне пора, нельзя больше… Нельзя…

Мать не знала, что и сказать. Сын Богу служит, ему видней, хоть и до слез жаль прощаться.

- К Ольге-то так и не зайдешь? – машинально спросила, все надеясь как-то задержать сына. – Она ведь как раскаивается, что тебя тогда бросила в сердцах, сгоряча… За мной ухаживала, помогала все эти два года. Только о тебе и думала. И нету у нее никого.

Леонид подошел к матери, обнял. Через ее плечо увидел в окно, как мимо их лачуги медленно прошла до боли знакомая молодая женщина, пристально посмотрела на окна…

Но вместо нее в дом вошел сосед. Было видно, что нелегко дался ему этот визит. Потоптался на пороге, прокашлялся.

- Слышь, Леня… Ты уж и забыл, поди… А я помню. Потому как честный человек. Я ж тебе две тыщи должен, выручил ты меня тогда. Вот, возьми. Деньги сейчас, конечно, уж не те, так что прости великодушно. Больше нету.

Положил на стол две купюры и стремглав выскочил из хибары, негодуя на себя самого: зачем отдал? Зачем монаху деньги?

Леонид сунул одну «синенькую» в карман подрясника, другую незаметно положил на комод.

                                       ***

Денег хватило только до Уссурийска. Немного постояв в размышлении на платформе, Леонид пошел разыскивать местную церковь.

Смущенный старичок-священник показал Леониду гору березовых чурбаков, сваленных посреди церковного дворика, и послушник за полдня переколол их на дрова, перетаскал в сарай. От приглашения ночевать не отказался.

Наутро священник вышел из приходского дома с большим полиэтиленовым пакетом:

- Вот, матушка моя попадья тебе еды на дорогу собрала. А денег, извини, нет…

И потопал Леонид в своих кирзачах по знаменитому шоссе на Хабаровск. «Ни дня не задерживайся». Хм… Предельно ясное указание архимандрита. Только вот не уточнил отец Варсонофий, каким макаром в монастырь возвращаться. Значит, если идти пешком, то и это будет прямым исполнением воли настоятеля. Главное – двигаться к обители, нигде не задерживаться сверх крайней нужды.

Сейчас начало июня, рассуждал Леонид, к концу ноября вполне реально дойти на своих двоих до карельского островка. Да может еще подвезет кто. Хоть сколько-нибудь…

Справа, из лесной чащи, донеслось дуновение дымка и – не может такого быть! – мычание коровы. Где-то в километре от шоссе, определил Леонид. А вот и проселок, зигзагом уходящий в тайгу.

Перед Леонидом открылась обширная лесная поляна, а на ней – кордон лесника. Добротная изба, хлев, банька, колодец-журавль… На рубленое крылечко вышла крепкая, ядреная баба-хозяйка, поздоровалась с Леонидом, пригласила в избу. Смелая баба: лесник-то с дочерью о ту пору были в городе, поехали на мотоцикле за продуктами.

Леонид с наслаждением пил в сенях уж которую по счету кружку молока вприкуску с черным хлебом; хозяйка, прислонившись к притолоке, смотрела на него с доброй усмешкой.

- Чудно как все у тебя, - качала она головой. – Это ж надо – в такую даль переть! Или крест у тебя такой?

- Благословение такое, матушка, - бубнил Леонид с набитым ртом.

- Ну, воля твоя. А я уж, грешным делом, обрадовалась. Думала, послал Господь помощничка по хозяйству. У меня ведь дочь на выданье, а тут в лесу какие женихи? Одни медведи бродят да волки воют. В кои-то веки мужик к нам завернул, и тот – монах!

И непонятно было, шутит бабенка или все же искренне высказывает наболевшее…

- Я, матушка, пока еще не монах, а послушник. Может, и не возьмут меня в монахи-то…

Со двора донесся стрекот мотоцикла.

- Приехали, - обрадовалась хозяйка.

Леонид выглянул в оконце. Возле «Урала» стоял низкорослый, коренастый лесник и крепко сбитая девушка лет двадцати пяти в мужских брюках, штормовке и с длинной светлой косой. Они выгружали из коляски сумки с крупой.

                                         ***

В парилке, отделанной осиновыми досочками, лесник и Леонид от души хлестались березовыми вениками.

- Я тебя понимаю, - говорил лесник. – И одобряю. Надо – значит, надо. Тем более, если слово дал. И все-таки, вот ты скажи мне, чего ты ищешь? В жизни, я имею в виду.

- Царствия Божия, - неуверенно отвечал Леонид.

- Так то оно так, - покивал головой хозяин. – Да ведь только оно там, - лесник показал пальцем вверх, - а мы – здесь.

Они вышли на двор, и их разгоряченные, мокрые тела тут же облепили полчища комаров. Леонид и лесник окатили себя из ведер колодезной водой и скорехонько метнулись обратно в парилку.

- Вот ты мне скажи, раз ты церковный человек, - гнул свое хозяин кордона. – Взять, к примеру, меня и домочадцев моих. Мы, конечно, молимся мало, редко, чего уж греха таить. Ну, если пожар в тайге случится или корова заболеет. И в церковь не ездим – некогда, да и не приучены. И что же получается, мы в Царствие Божие не попадем, так что ли?

- Царство Божие внутри нас, - как можно убедительнее сказал Леонид.

- Слыхал, слыхал… А коли так, чего ж ты в монастырь пошел? Зачем от себя бегаешь?

- Понимаешь… Очень хочется жить среди людей и в то же время… по-людски.

Лесник задумчиво покивал в ответ.

Распаренные, шли к избе.

- Старший у нас в городе, бизнесом занимается. Ну, это его дело. А Лена ни в какую не хочет отсюда уезжать. Ее, почитай, тут каждый зверь знает. Я, конечно, не агитирую ее тут в лесу век свой вековать, но, прямо скажу, и против ничего не имею. Сам, поди, знаешь, какие нравы в городах-то.

И спросил неожиданно:

- Пойдешь завтра с утра со мной просеку расчищать?

- Пойду, Михаил Северьянович…

Уж который час они порубали мелкие осинки, пока не добрались до проржавевшей узкоколейки. Сели не рельсы передохнуть.

- Вот ты скажи,- все пытал Леонида лесник, - у вас в монастыре зло есть?

- Всяко бывает, - признался Леонид. – От зла нигде не спрятаться.

- А вот и неправда твоя! – с торжеством возгласил лесник. – У нас тут, к примеру, зла нет как нет. Звери и птицы живут по законам природы, в ладу с ними. А мы с женой и дочкой живем по законам человечьим и в ладу со зверьем всяким. Откуда же взяться злу? Зло – оно от беззакония происходит.

- Это какие же такие законы человеческие ты имеешь в виду?

- Как это какие? Работай, держи себя в чистом теле, хлеб насущный добывай, зверушкам, птичкам в беде помогай, лес храни от пожара… Не гневайся, не ропщи, радуйся каждому дню… Да что я тебе объясняю! Если ты этой простоты жизни не понимаешь и не хочешь, значит, дурак. А ты ведь вроде не дурак…

Леонид что-то почувствовал и обернулся. По расчищенной просеке к ним, улыбаясь, шла Лена с рюкзачком в руке. На Леонида что-то накатило: почудилось, что не лямка рюкзачка зажата в руке девушки, а ладошка маленького мальчика, и мальчик этот, завидев Леонида, вырывается от мамы и радостно бежит к нему, Леониду. К своему отцу…

Лесник пристально смотрел на послушника.

- Конечно, одному мне трудно управляться на таком большом участке. Помощник нужен. Женщины-то мои все больше по хозяйству…

Лена подошла, вынула из рюкзачка походные судки, какие бывают в поездах дальнего следования.

- Привет, мужики. А я вам горячего принесла.

                                         ***

Прощались.

- Ну, бывай, ходок, - со своей неизменной усмешкой сказала хозяйка.

Лена смело протянула руку Леониду, без стеснения глядя ему в глаза… Он пожал ее крепкую ладонь, отвел взгляд.

Провожал Леонида до узкоколейки один Михаил Северьянович.

- Сейчас вагончик с лесорубами пройдет, заскочишь, аккурат до узловой станции доедешь.

Помолчали.

- Знаешь, в жизни оно всякое случается, - осторожно заговорил лесник. – И твоя жизнь может повернуться так, как и не думал – не гадал. В общем, если душа подскажет, возвращайся. Это я тебе не только от себя говорю… Коли умный – поймешь.

                                              ***

В начале декабря, точнехонько на Введение во Храм Пресвятой Богородицы, в воротах Спасо-Преображенской пустыни показалась странная, а пожалуй что и нереальная фигура. Голова повязана дырявой бабьей косынкой, поверх которой кое-как нахлобучена потерявшая форму скуфейка; над тугим узлом топорщатся лохмотья бороды. На обтрепанное платье неопределенного цвета, в котором лишь с трудом можно признать подрясник, напялена измазанная краской телогрейка. Фигура хромала, опираясь на кривую клюку.

Праздничная служба только что отошла.

Человек приблизился к отцу Варсонофию, уронил клюку и, сложив ладони лодочкой, поклонился, испрашивая благословение.

- С праздником, отец настоятель.

- Брат Леонид? Ты? – обрадовался архимандрит. – Вот уж не чаял тебя снова увидеть. Сколько ж тебя не было? Почитай, год. Ты пешком, что ли, шел?

- По большей части пешком, а где и подвозили добрые люди. Я ведь, простите, отец настоятель, ваши деньги на лекарства для матери истратил. Слава Богу, поправилась.

Скорбно нахмурился архимандрит Варсонофий, промолчал – ведь еле на ногах стоит брат Леонид.

- Так что ж ты мне не дал знать? - свернул разговор о матери отец настоятель. – Я бы тебе на дорогу выслал! Вот дурак-то, прости Господи.

Леонид потупился с виноватым видом.

                                           ***

Великим постом я уж в который раз приехал в Спасо-Преображенскую пустынь и архимандрит Варсонофий благословил нас с Леонидом класть русскую печь в мастерских. То есть клал-то, конечно, Леонид, а я усердно месил глину в чане да подавал кирпич. Работали мы неспешно, основательно – как оно и принято в монастыре. И Леонид вполголоса, без утайки, рассказывал мне, своему старому знакомому, о пешем возвращении в обитель из далекой Находки.

Я слушал вполуха, машинально ворочал глину совковой лопатой и мысленно не переставал изумляться: как можно вот так взять и загубить свою земную жизнь? Она что, совсем ничего не значит? Неправда! А он взял и сломал. Да ведь и не только свою жизнь…

Ольга, любимая невеста, искренне раскаялась в своем предательстве, но не принял бывший жених ее покаяния. Во всяком случае, зримо не принял. А разве не спасительную жизнь предлагал Леониду лесник Михаил Северьянович? И повстречается ли девушке Лене другой человек, которого она примет сердцем так, как приняла Леонида?

Когда после возвращения в обитель брат Леонид окреп, ему сообщили, что мать его умерла спустя неделю после того, как он ее покинул. Телеграмму с этим скорбным известием прислала все та же соседка. А задержись Леонид в Находке, нарушив благословение наместника – как знать, как знать…

Ради чего были все эти жертвы? Только ради того, чтоб ни на шаг не отступить от монашеского послушания настоятелю?

Я неплохо узнал отца архимандрита за те годы, что прошли с моего первого посещения Спасо-Преображенской пустыни, и уверен: попроси Леонид благословения на брак с дочерью лесника Еленой, так добрый пастырь о.Варсонофий по-человечески отнесся бы к такому волеизъявлению послушника. Благословил бы. Уверен: понимал это и Леонид. Но задавил в себе душевную тягу к тихой семейной жизни, вычеркнул из сердца лесной кордон и его обитателей.

Что за человек этот Леонид? Н-да, сколько ни езди по монастырям, а до конца иноков не поймешь, не постигнешь. Недаром слово «инок» означает «иной».

- Брат Леонид… - впервые за несколько часов работы заговорил я, но черноризец тут же перебил меня:

- Не называй меня Леонидом. Нет больше Леонида.

Теперь у него, оказывается, другое имя: монах Пахомий.

                                         ***                  

И можно бы, кажется, поставить точку в повествовании о Леониде-Пахомии, в очередной раз подивиться неисповедимым путям Господним, премудростям судьбы, ведущей человека к обретению своего предназначения. Можно бы, да нельзя… Не получается. Я думал: говорить ли правду, «ломать» ли созданный мною образ несгибаемого, смиренного и всепобеждающего инока? И, скрепя сердце, решил все-таки поведать читателям, чем закончилась жизненная история брата Леонида – под этим именем он навсегда останется в моей памяти, сколько бы имен не сменил этот человек – порой в угоду чужим правилам игры.

Что ж… Увы. Жизнь в очередной раз не пожелала укладываться в схему людских представлений о Господнем промысле. Промысел-то есть, конечно, да только разобраться в нем не всегда под силу человеческому разумению.

Шли годы. Кстати: странствие послушника Леонида через всю Россию случилось в приснопамятные 90-е, в самый их разгар. В то благословенное время, когда у части молодежи открылись глаза на существование другой жизни, когда в монастыри уходили крепкие парни с дерзновенными помыслами о спасении своей души, о победе над страстями и пороками. Они шли подвизаться (совершать подвиги во имя Христа), а вовсе не для того, чтобы, как писал Грибоедов, «время проволочить» - в сытости, почете и самодовольстве. В монахи тогда постригались вполне успешные люди, осознавшие тщету погони за деньгами, славой и женщинами, за всей мишурой обыденной жизни. Им хотелось чего-то большего. «Света невечернего» жаждало их сердце.

Наверное, некоторые из таких людей и сейчас идут в монастыри, да только… Да только монастырей тех уж нет и в помине. Разве что какой-нибудь чахлый, окраинный, неинтересный для епархии, потому что не сулит ничего с коммерческой точки зрения, однако ж при всем при том - восстанавливаемый из руин жертвенными усилиями тех, кто «не от мира сего». В таком – да, есть еще горение, сияет во мраке тот самый «свет невечерний». Такой монастырь ищите себе на жительство – все те, кто стремится к спасению души и вечности в Царстве Небесном, а не к беззаботной жизни «у Христа за пазухой» или деланию церковной карьеры.

В 90-е годы критерием допустимого уровня жизненных благ для монастырской братии было такое вот наивное убеждение: монахи и послушники обязаны жить многократно беднее, суровее и строже, чем самый обездоленный окрестный житель. Ну не должно быть такого в православном бытии, чтобы монахи питались жирнее, чем миряне! Чтобы в монастырь уходили за вкусной и обильной пищей, за праздностью. Да еще при этом мнили себя избранниками Божьими.

В приснопамятные 90-е, когда повсюду на Руси возрождалась монашеская жизнь и только-только формировалось черное духовенство, монастыри в самом деле были миром иным, иноческим, зазеркальным. Пребывание в них было подвигом ради Христа.

Впрочем, довольно «выть на луну».

И вот я снова в Спасо-Преображенской пустыни, в разгаре – то жаркое, то холодное лето 2018. В просторной, как зала дворца, и столь же помпезной монастырской трапезной – портрет президента на почетном месте, рядом со Спасителем. Это не портрет даже, это – такая вот современная икона. Главная в длинной веренице. Во всяком случае – вторая по значимости и почитанию после Христа. Вспоминается Андрей Вознесенский: «Неужто мы жили, молясь на Варавву? Прости нас, Боже правый…»

Не стану описывать всю ту нескончаемую череду разносолов и горячих блюд, что таскают и таскают из кухни неутомимые трапезники (рабочие трапезной). А вдоль столов расхаживает, словно отъевшийся грач (или, скорее – черная ворона) дебелая крикливая баба в монашеском облачении, орет на послушников-мужчин:

- Эт-то что еще такое, я вас спрашиваю? А? Почему за боковой стол не подали третий вид салата? Это же монахи! Монахи! Это вам не рабочие какие-то и не паломники!

Помнится, в одной прославленной русской обители я грешным делом (прости, Господи!) навскидку насчитал сорок гарпий женского пола, рассевшихся по лавкам вдоль соборных стен. Это – монахини строгого мужского монастыря! Потом случайно глянул вверх, на опоясывающую храм балюстраду… О, Боже правый, уж лучше бы здесь был Варавва на покаянии! Балюстраду, словно насест, облепили конусообразные черные фигуры, они нахохлились там, наверху, в своих клобуках и мантиях! Это еще несколько десятков баб, населяющих пустынь…

Как сказал герой Олега Янковского в фильме «Доктор Живаго»: «Черт вмешался в дело». Имеется в виду – в дело становления монашеской жизни в России.

Один из очень видных церковных начальников разъяснил мне как-то, почему современные мужские монастыри заполонили женщины – с их неистребимой жаждой командовать мужиками, с их примитивным обрядоверием, с их физиологией, наконец. Впрочем, я и сам догадывался, почему – достаточно для сравнения побывать в любом женском монастыре, желательно – поработать там хоть пару дней, пожить. Вы все поймете.

Несчастные, лишенные семьи и работы женщины уходят в женский монастырь, а попадают… в серпентарий. Может, и не всякий раз, но – часто. Не все гражданочки выдерживают гнетущую атмосферу православной женской коммуны. И, отревевшись, бухаются в ноги к церковноначалию: спасите! отправьте в мужской монастырь! мужики – они ведь добрые! они терпеливые! они не обидят! я слышала, теперь так можно, теперь не запрещено, теперь монастыри у нас общие, как общежития…

Правда, общежитиями для обеих полов стали исключительно мужские монастыри.

Итак, стоит перед владыкой на коленях «дщерь Сиона», просится к мужикам эта, с позволения сказать, монахиня. Куда деваться епископу? Ведь удавится, чего доброго, бабенка. Скандал будет в СМИ… А в мир ее отпускать тоже не получается: она все свое имущество на церковь переписала, пенсию перевела, сбережения… Да и постриглась ведь уже, как теперь с нее иноческий чин снимать?

И в очередной (стотысячный) раз делается исключение: женщине дозволяют пополнить ряды угрюмых чернокрылых гарпий в мужской обители. Но навыки серпентария она уже освоила, она уже с ними расстаться не может. И, оглядевшись, очухавшись, начинает копировать повадки тех монахинь, что недавно измывались над ней в женском монастыре. Только теперь новоявленная гарпия измывается над мужчинами – послушниками, монахами и даже священниками. Попробуй, противостань! Такой скандалище затеет, что рад будешь, если «зоны» избежать удастся… Сделает, к примеру, священник замечание хабалке, а она орет на всю церковь: «Меня сюда Христос поставил, а не ты! Я с Богородицей каждый день разговариваю!» Глядь – уж и улепетывает бедный батюшка, уносит ноги подобру-поздорову… (Эту сцену я как-то наблюдал в мужской строгой пустыни под Тверью).

И я, который всю жизнь свою стоял горой за восстановление монастырей, написал сонм репортажей, очерков и статей о спасительном самоотречении иноков, славил тот вековой православный уклад, что царил в монастырях 90-х, теперь, в 2018-м, обращаюсь ко всем, кто размышляет об уходе в монахи: не надо! Без крайней нужды или твердого убеждения не делайте этот шаг! Сбылись пророчества святителя Игнатия Брянчанинова: «В последние времена монахов не будет, в монастыре будет, как в миру, а в миру – как в аду». Под адом святитель подразумевал богооставленность – мол, живите, как хотите. Святой Игнатий вовсе не имел в виду непременно адские условия проживания.

         Ну а вам-то разве не кажется временами, что проект под названием «Человечество» закрыт? Что интерес к этому проекту у Зиждителя иссяк? Поелику скучно. Слишком уж банально все, понятно и наперед известно… Вот представьте: осуществляется строительный проект. Возводится этаж за этажом, а потом у начальника стройки утрачивается смысл дальнейшего делания. То есть, смысл слишком очевиден и уже достигнут. Хватит. Но «объект» еще какое-то время продолжает стоять, красоваться даже, горделиво возвышаясь над убогим ландшафтом… Просто он, проект, признан бесперспективным.

         …Разуверившийся, разочаровавшийся мир (мiръ) мстит монастырям за свой искренний порыв 90-х. За всеобщую веру 90-х. За то, что тогда казалось осуществимым всё-всё. Во всяком случае – многое. За то мстит, что в монастырской братии было г о р е н и е. «Ревность по Богу». Но при этом монастыри мiръ не переделали, не изменили к лучшему, не «победили» мiръ.

Мир бесцеремонно, по-хозяйски вторгается в монастыри в виде крикливых хабалок в черных одеяниях, этих присосавшихся к мужской братии похитительниц монастырского покоя, уклада, порядка. Мир вытравляет всякое стремление к монашескому уединению, молитвенному «деланию» - вытравляет путем опутывания братии торговыми сетями, доходными промыслами. Современный монастырь – это хозяйственное предприятие, фирма со своим торговым знаком, это – более успешный или менее успешный бренд среди длинного перечня таких же. Может быть, существует даже негласное соревнование между монастырями – кто больше денег принесет в казну патриархии.

Здесь, в Спасо-Преображенском монастыре, денно и нощно женщины-поварихи жарят-парят мясные кушанья на продажу паломникам, хотя на дворе – Петров пост! И это – п у с т ы н ь, то есть, согласно уставу, донельзя строгий мужской монастырь…

Стоп. Довольно. Зачем я это пишу, надрываю свое сердце? В ком я рассчитываю пробудить стыд и совесть? Я уж не говорю о страхе Божием?

                                               ***

Итак, о Леониде… Предстоит мне сейчас исполнить мой скорбный долг перед правдой. Хотя… «Что есть истина?» Слова Понтия Пилата. Удивительно, как все-таки непостижим Господь: вкладывает величайшие слова в уста (в пасть?) величайшим преступникам.

Леонид-Пахомий жил монахом в Преображенской пустыни, как вдруг в нем что-то… как бы сказать… не надломилось, а, скорее, поднялось из глубин на поверхность души. Может, память настойчиво подбрасывала воспоминания о тех жертвах, что он принес на алтарь своей веры?

И Леонид обратился к архимандриту Варсонофию с просьбой рукоположить его во священника, то есть – в иеромонаха. Мол, пора бы уже, я ведь с лихвой доказал свою преданность Богу и церковному служению.

Проницательный (прозорливый?) отец Варсонофий усомнился, отказал.

Тогда закаленный в скитаниях Леонид-Пахомий своевольно покинул монастырь и направился в одну приволжскую епархию, где, как он слышал, владыка может мигом (после получасовой-часовой беседы) рукоположить в иеромонахи. И, как ни странно, именно это и произошло: стал он священником в тамошнем монастыре. Наперсный крест, фелонь, епитрахиль… Жизнь удалась?

Через месяц-другой 45-летний иеромонах Пахомий запил. Его выгнали из обители на Волге. Он попал под запрещение в служении. Был лишен и креста наперсного, и других священнических отличий. Еле уговорил владыку отправить его на исправление в свою прежнюю Преображенскую пустынь, к доброму архимандриту Варсонофию. Тот принял покаянного своего постриженика.

Шло время. Умер архимандрит Варсонофий, на его место заступил жизнерадостный, лучезарный и всепрощающий игумен Архип. Пахомий снова не выдержал томительного ожидания - когда же наконец вернут его к совершению литургии? Обратился к игумену Архипу: дескать, восстановите меня, отче, в священнослужении, снимите запрет! А в ответ услышал:

- Брат, я ведь тебя совсем не знаю, не успел еще просто-напросто разобраться в тебе. Давай подождем ради Христа, еще годик-другой, куда ты спешишь? Тебе тут до самой смерти подвизаться…

Обиделся Пахомий, вознегодовал даже. А память услужливо приводила на ум старые заслуги, труды и лишения, которые совершил и претерпел он на своем иноческом пути. И доживший до седых волос Леонид-Пахомий распрощался с монастырем навсегда.

Куда ушел? К раскольникам. В неканоническую церковную структуру. Там его приняли радушно и… равнодушно. Ясно ведь, за чем пришел: за статусом. За самоутверждением. В общем, «не орел»… Не велика цена такому «перебежчику». В резиденции «митрополита», что в Подмосковье, седобородому новичку объяснили: надо заново креститься, заново именем нарекаться. Тогда станешь нашим священником. Согласен отречься от той церкви, в которой прожил столько лет?

И он согласился. В результате манипуляций, именуемых самозванцами «крещением» и «рукоположением», стал именоваться иеромонахом Евстафием. Только вот беда: нет у псевдо-церкви своих монастырей, негде, выходит, подвизаться Евстафию. Мыкался-мыкался, да и пошел в подряснике по Руси, халтуру всякую исполнял, водку пил и про свое давнее странствие пешком через всю страну со слезами вспоминал…

Потом стал ходить по добрым знакомым, по друзьям. А кто же они, эти самые друзья? Они – верные чада Православной Церкви, ибо с иными Леонид-Пахомий-Евстафий за последние два десятка лет дружбы не водил. Придет к такому прежнему знакомцу оборванный Леонид, получит приют и кусок хлеба, а через несколько дней друг и говорит ему: «Ты ходишь по округе пьяный, выпрашиваешь на выпивку, а потом всем рассказываешь, что ты – православный священник. Ты позоришь и бесчестишь священный сан. Уходи».

Недавно я разговаривал с таким человеком, который несколько лет назад в последний раз приютил у себя Леонида, а потом, увы, его прогнал. И сказал мне этот наш общий с Леонидом знакомый:

- Ты знаешь, я сердцем чувствую, что нет уже его в живых. Сгинул под забором. Сгубила его водка, сила нечистая.

- Почему ты так уверен? – спросил я, хотя что-то подсказывало, что мой собеседник прав.

- Если жив был бы, то как-нибудь обязательно бы объявился. Либо за помощью, либо, если бросил пить, то мне чтоб помочь в моих трудах. Я молюсь о нем знаешь как? Как о заблудшем иерее Пахомии. Прямых сведений о его смерти у меня нет, поэтому я молюсь о нем, как о живом. Ведь у Бога все живы.

Помолимся и мы, братья…        

***

 

НАШИ ВСТРЕЧИ В РИО

 

В церкви святой Зинаиды, что в Рио-де-Жанейро, нам с женой довелось молиться вместе с праправнуком декабриста Михаила Лунина и правнучкой писателя Николая Лескова. А старостой в храме – внучка прославленного белогвардейского генерала Андрея Бакича.

 

ОНИ ШУТЯТ НАД СВОИМ ВОЗРАСТОМ

– Сударь, уступите место, мне уже девяносто семь лет! – изображая каприз, говорит интеллигентная дама присевшему на скамью мужчине.

– Конечно-конечно, - торопливо поднимается тот. - Я-то помоложе вас, Татьяна Юрьевна, мне всего девяносто шесть…

Этот задорный и вместе с тем – фантастический диалог мне довелось услышать на воскресном богослужении в храме святой Зинаиды, что стоит посреди Рио-де-Жанейро, в историческом районе Санта-Тереза. Здесь мы с женой Светланой очутились совсем незадолго до объявления карантина из-за пандемии COVID-19. Повезло, можно сказать – успели…

Татьяна Юрьевна – стройная, светловолосая дама в кофточке с коротким рукавом, расписанной голубыми, как у тельняшки, полосками. Она – единственная правнучка Николая Семеновича Лескова, корифея русской прозы. Сама тоже Лескова, фамилию не меняла, замужем не была. Так сложилась судьба: свою долгую жизнь Татьяна Юрьевна всецело посвятила балету. И сегодня «донья Лескова» – самый, наверное, уважаемый человек в кругах истеблишмента Рио-де-Жанейро, в среде эстетствующего бомонда и, в особенности, местных завзятых театралов.

Именно эта женщина, что молится рядом со мной, после окончания Второй мировой практически с нуля основала вместе с подругой-балериной Анной Волковой бразильскую школу балета. В Рио-де-Жанейро на протяжении десятилетий Татьяна Лескова служила руководителем труппы, солисткой, балетмейстером и педагогом. Помпезный (в хорошем смысле слова), незабываемой архитектуры Городской театр оперы и балета – это ее театр, Татьяны Лесковой.

Обедня отошла, и мы с Татьяной Юрьевной завязали разговор посреди храма. От предложения сфотографироваться госпожа Лескова мягко уклонилась: «Сегодня выгляжу не очень». Она поведала вкратце историю своей семьи: отец, дворянин Юрий Андреевич Лесков, внук писателя, в чине поручика принимал участие в Первой мировой, затем избрал дипломатическую стезю. Революция застала его в Лондоне – вместе с женой, баронессой Еленой Медем. Чета безуспешно пыталась возвратиться на родину, ставшую советской – то через Японию, то - на ледоколе через Мурманск. Миссия экипажа ледокола была такой: взять на борт царскую семью, которую, согласно запланированной спецоперации, должен был доставить на танке в захваченный англичанами Мурманск известный английский рыцарь-авантюрист. Но… Дерзкие планы были сорваны, и премьер Ллойд Джордж развернул ледокол обратно.

Тогда Лесковы рванули в Константинополь, чтобы оттуда «ими же весть путями» добраться до желанной Москвы. А навстречу из России тянулись вереницы беженцев… Лесковы с ужасом слушали рассказы о том, что творится на родине. Ехать или не ехать? Наконец, подхваченные одной из волн эмигрантов, покатились вместе с ними обратно в Европу.

После странствий, исполненных тревог и мытарств, родители Татьяны осели в Париже, где в декабре 1922-го и родилась будущая прима-балерина. Юрий Андреевич зарабатывал переводами, а баронесса Медем благодаря своей внешности и титулу устроилась в престижный салон моды – манекенщицей. Из-за этого ее решения отец и мать Татьяны Юрьевны расстались, дочь забрал к себе Юрий Андреевич.  

«Я училась в школе для девочек княгини Палей, когда узнала, что мама умерла от чахотки. Сама тоже была болезненной, слабенькой. Отец был балетоманом, и с десяти лет я стала учиться азам балета у Николая Кремнева, затем – у Любови Егоровой, а в начале Второй мировой – у Бориса Князева».

Татьяна Юрьевна называет имена русских балетмейстеров, которые занимались с ней, перечисляет театры Парижа и других стран, где она танцевала… А я поражаюсь феноменальной памяти этой женщины, ее неувядающей благодарности всем без исключения своим педагогам.

В церкви – морозный сквозняк от непрестанно работающих кондиционеров, священник о.Сергий уже заметно простужен, он хрипит и сморкается. 97-летняя Татьяна Юрьевна заболеть почему-то нисколько не боится, а я – боюсь, прошу  настоятеля, благо служба завершилась и в храме – лишь несколько задержавшихся у свечного ящика прихожан, да мы с Татьяной Юрьевной:

– Может, стоит выключить эту вентиляцию? Ведь сляжете, отче.

– Нельзя, – смиренно вздыхает о.Сергий. – Вот выйдут последние, отключу. Иначе жалуются на невыносимую жару в храме.

Мы покидаем церковь, и нас сразу же обдает удушливая жара – до океана отсюда неблизко, и холм Санта-Терезы пропечен солнцем, как пирог в духовке. А во внутреннем дворике уже накрыт обильный стол со всамаделишными пирогами. Милица Бакич, 80-летняя внучка расстрелянного большевигами белого генерала Бакича, следит, чтобы никто не остался без угощения. Такова традиция: после воскресной литургии потчевать соотечественников всякой снедью - частично приготовленной на церковной кухне, а по большей части – принесенной с собой нашими православными собратьями (вернее сказать – сестрами да матушками). Для них такое еженедельное застолье исключительно ценно – как долгожданная (раз в неделю) возможность встретиться и поговорить с русскими людьми. И со старыми знакомыми, и с новыми лицами - например, такими, как мы с женой.

«НЕ ВСТРЕЧАЙТЕ РАССВЕТ НА ПЛЯЖЕ»

Ходят на богослужения в церковь святой Зинаиды и некоторые местные бразильцы, обитающие на Руа Монте Алегре и ее окрестностях. Таких наберется, пожалуй, половина храма, человек пятнадцать-двадцать. Потому и читаются молитвы на двух языках: русском и португальском.

Что «забыли» в православном храме «урожденные» католики?

– Они живут рядом, – объясняет о.Сергий. – Кому-то лень идти в католическую церковь, она далеко. А Христос ведь один для всех. Кто-то, однажды случайно заглянув на наше богослужение, так восхищается его красотой, что становится постоянным прихожанином. И детей своих крестит у меня в православную веру. Многим нравится, что, в отличие от католической церкви, у нас на протяжение всей службы надо молиться стоя, а не сидя.

Пока мы так говорили с о.Сергием – глядь, уж и нет Татьяны Юрьевны Лесковой! Упустил… «Уехала на своей машине, дела у нее какие-то», – объясняет мне молодая прихожанка Ольга. Она живет с мужем-бизнесменом и маленьким сыном в лофте по-над пляжем Ипанема и, по ее словам, всю неделю ждет – не дождется воскресных песнопений в Зинаидинской церкви. Это – праздник молитвы и общения.

Вот грузный сорокалетний бизнесмен Сергей отдыхает после богослужения в удобном, глубоком кресле. В тенечке пристроился, хорошо ему с бокалом прохладного сока… Подхожу с пластмассовой табуреткой – поболтать.

Сергей с семьей уже несколько лет живет в Рио, делает свои дела, зарабатывает хорошие деньги. Он настроен к городу критически, без того пиетета, что присущ многим нашим российским согражданам.

– Здесь надо четко соблюдать правила выживания, – говорит Сергей. – Они простые: не ходи туда, куда не надо ходить. В районы фавел, например, особенно – сюда, в квартал Санта-Тереза, где чужака могут запросто убить. Вот недавно пристрелили итальянца. Церковь наша стоит в очень опасном квартале, лучше без особой нужды здесь пешим не появляться. Ну, на машине – еще туда-сюда. А ведь это исторический центр города! На окраинах, в фавелах, вообще черт-те что творится, туда без охраны соваться нельзя категорически. Что еще? Нельзя ходить на пляж ранним утром, когда там еще нет скопления народа – местные караулят заезжих любителей встретить рассвет на бережку, грабят и избивают.

Надо же! А мы-то с женой и не подозревали об опасности, когда накануне шли в храм святой Зинаиды на вечернюю службу. Чудесный, веселящийся днем и ночью Рио нас просто очаровал! Мы с первого дня влюбились в район Лапа, где снимали апартаменты, в знаменитые высоченные арки, поверху которых снуют со звонами трамваи, в красочную, пеструю от росписей лестницу Селарона, в огромный пирамидальный собор святого Себастьяна… И, конечно же, в бескрайние пляжи вдоль залива Гуанабара с его ласковой, спокойной волной, с ненавязчивыми торговцами всякой всячиной – «всепланетной» отварной кукурузой, гурманской смесью ананасов с ягодами асаи, ядреной водочно-лаймовой капириньей, ледяным кокосовым молоком из огромных плодов, похожих на мячи для регби, только – зеленой окраски…

А над утесом Сахарная Голова то и дело – рукой подать! – идут на посадку в аэропорт Сантос-Дюмон отяжелевшие от туристов брюхатые лайнеры – везут людей навстречу счастью.

Так вот, накануне, субботним вечером, когда уже потихонечку спадал зной, мы вышли из нашей многоэтажки на Авенида Гомес Фрейре. Как раз напротив дома высилась узорчатая, нарядная церковь святителя Николая, построенная в начале ХХ века в качестве храма при российском посольстве (тогда Рио был столицей страны кофе и диких обезьян). Возвели храм на личные средства Николая Второго, между прочим. Но… Храм уже давно не наш: в 1918 году власти Бразилии в связи с закрытием русского посольства передали Никольскую церковь Антиохийскому патриархату, и службы здесь ведутся на греческом языке.

Конечно, захотелось заглянуть – не проходить же мимо, ведь каждый день видим эту церковь, выбираясь по утрам на пляж. Только до этого момента она всегда была закрыта. А тут – пожалте, стоит дюжий мулат перед чугунной оградой: охранник, стало быть. Раз он здесь, значит, будет служба.

Смуглый малый поначалу преграждает нам путь, выставив широкую грудь, словно щит.

– Мы – верующие Русской Православной Церкви, - говорю ему на английском.

Охранник радушно уступает дорогу, отвечает тоже на английском:

– Вам – можно! А то ходят всякие туристы-иноверцы, глазеют… Нам это ни к чему.

В бывшем храме РПЦ – вереницы лакированных скамеек, икон почти нет. Мы постояли немного и вышли – как-никак, до церкви святой Зинаиды минут двадцать топать, судя по навигатору.  

Карабкаемся по извилистой Руа Монте Алегре с ее запахами помоек и стекающих ручейками канализационных вод. Шумные кварталы с беспечными туристами остались позади, и только угрюмые, вороватые глаза сопровождают нас, зыркая из темных ниш и подворотен. Личности мужеска пола словно оценивают бегло: стоит этих двоих «пощупать» или – пускай себе идут…

По толстому кабелю, что провис над улочкой, степенно вышагивают две обезьянки – похоже, лакомились чем-то на балконе, что напротив гигантского дерева, где обитает обезьянья семья. Зверьки тоже поглядывают на нас – а вдруг кинем для них на мостовую какой-нибудь вкусный фруктик.

На самой вершине холма, среди скромных, порой неряшливых домиков – беленая церковь с арочной звонницей. Железная калитка посреди каменной ограды наглухо заперта. Это нормально, привычно для Рио. Город закрытых дверей – такая нехитрая мера безопасности продиктована веками разбоя и насилия, что с давних пор царили в этом бразильском мегаполисе. Да и поныне царят, чего уж там… Не то что, к примеру, на Канарах: в Пуэрто-де-ла-Крус двери домов выходят, как правило, прямо на тротуар, и они почти всегда распахнуты – так люди создают в своем жилище блаженный сквознячок. Заходи, незнакомый прохожий! Но никому в голову не придет войти без стука. Что касается туристов, то на Канарах у них могут стащить оставленную на пляже или стойке бара сумочку, шляпу, смартфон. Но пальцем тронуть, открыто напасть на отдыхающего – ни-ни! Свои же собратья-воры голову оторвут. Турист на Канарах – священная курица с золотыми яйцами. 

В Рио туристу всегда надо быть начеку. И, как мне стало ясно чуть позже, не только туристу, но и местному законопослушному гражданину – домовладельцу, хозяину магазинчика, уличному торговцу. Налеты с ограблением (зачастую вооруженные) – обычное дело для «Города Солнца», как именуют Рио путеводители.

Жмем по очереди на кнопку звонка, что возле калитки. Ожидаем. Снова жмем… Так можно до утра простоять. Но вот в церковном дворике послышалась португальская речь: говорят между собой, смеются, на звонок – ноль внимания. Видно, детишки местные частенько так шалят.

– Пустите нас! – кричим мы на родном языке.

Подходит привратник-бразилец:

– Русские? – спрашивает верзила с акцентом. – Заходите.

Помимо церковных служащих, мы с женой – одни в храме. Мало кто из русских прихожан рискнет сюда заявиться вечером. Темнеет стремительно, скоропостижно. На лице настоятеля, отца Сергия – неподдельная радость, он протягивает мне псалтирь, благословляет читать. «Спасибо, что пришли, хоть есть для кого служить!» - говорит священник.

Я прикладываюсь к большому, в полметра длиной, медному кресту с церковнославянской вязью и выпуклой фигурой Спасителя.

– Это – знаменитый Лунинский крест, - говорит батюшка. – Его подарил храму наш прихожанин, потомок декабриста Лунина. Особняк Луниных в Москве, на Никитском бульваре – это теперь Музей Востока, может, знаете? Так вот, во времена далекие, в начале XIX века, попросился к Луниным переночевать убогий странник. Лунины юродивых привечали, накормили пришельца, отвели во флигель. А тот поутру достает из своего мешка этот крест (стащил, поди, в каком-то храме) и говорит: «Примите в дар, сей крест будет ограждать вас и ваших потомков от невзгод». Вот и взял Николай Лунин в 1918-м году эту тяжесть с собой в эмиграцию, полмира объехал напрестольный крест, пока не очутился здесь.

Так я узнал, что среди прихожан церкви святой Зинаиды – потомок фанатичного декабриста Михаила Сергеевича Лунина – того самого, что, будучи богатейшим помещиком, принципиально не пожелал освобождаться из каторги после высочайшего помилования и в знак демонстрации своей ненависти к царскому режиму сгноил себя в Акатуйской каторжной тюрьме.

«ВОЗЬМУТ БЛАГОСЛОВЕНИЕ, УЛЫБНУТСЯ И ЗАРЕЖУТ»

Кончилась субботняя всенощная, мы прощаемся с отцом Сергием «до завтра».

– Постойте, вы что, пешком по Санта-Тереза собираетесь идти? – ужасается настоятель. – Убьют! Я вам сейчас такси вызову.

Мы вяло отнекиваемся – мол, еще только восемь вечера…

– Я как-то белым днем ехал на велосипеде, - сурово говорит отец Сергий. – На меня напали оборванцы, повалили, избили, отняли велосипед. И ведь знали, что я священник – тут все про всех всё знают. Вот так-то, дорогие мои. Такие уж здесь нравы: сегодня он будет тебе улыбаться, испрашивать благословение, а завтра – зарежет ни за грош. И ни о чем никогда не пожалеет, не раскается. Здешние грабители себя таковыми не считают, для них обчистить или покалечить чужака – почти что святое дело. Приезжий – законная добыча, Божья награда за все горести жизни.

Спрашиваю:

– Вам не нравится этот город, отче?

– Здесь невыносимо, - вздыхает настоятель. – Жду – не дождусь, когда меня отзовут обратно в Москву вместе с женой и детьми. Помимо человеческого фактора, у меня еще и аллергия на дожди, а они бывают здесь затяжными.

«Ограбят, изобьют» - такие предупреждения мы слышали и от нашего портье, и от туристов на Копакабане. Словно в подтверждение этих слов, мы с женой то и дело встречали в шумных туристических местах убогие лавчонки, где, не таясь, торгуют украденными у путешественников предметами: фотоаппаратами и часами, мобильниками и детскими игрушками. Тут же висят ворованные пляжные шорты и футболки, которые лавочники даже не удосуживаются постирать – они еще источают запах пота своих бывших хозяев.

А что же полиция? Ну, полиция гордится массированными спецоперациями против наркомафии и вообще оргпреступности как таковой. И время от времени проявляет себя в иных деяниях. Одно из них случилось при нас.

В тот день в Рио-де-Жанейро начинался очередной карнавал, и наша новая знакомая Ольга – та самая прихожанка храма святой Зинаиды -позвонила, пригласила к себе домой. Ее лофт – на верхнем этаже престижного дома, и как раз под ним, на Ипанеме, должно было совершаться красочное и многолюдное действо.

– Посмотрим с крыши на карнавальное шествие, вечерний фейерверк, – предложила Ольга.

Но мы так выдохлись за день, что вежливо отказались. И правильно сделали! Какому-то полицейскому чину взбрело в голову разогнать мирно веселящихся туристов, коих собралось в тот вечер на Ипанеме великое множество. Толпы безобидных отдыхающих были взяты в кольцо блюстителями порядка, они пустили в ход водометы и слезоточивый газ. По Youtube той же ночью мы наблюдали, как метались на набережной сотни обезумевших людей, их сшибали с ног мощные струи из брандспойтов. С криками ужаса люди искали укрытие, но дымные волны слезоточивого газа настигали каждого.

А перед просмотром этого кошмара, когда мы еще ничего не знали о случившемся (нам рассказала по телефону та же Ольга), я и жена вышли на променад перед сном. И на наших глазах разыгралась такая сцена: полицейские с нацеленными пистолетами выволакивали из автобуса троих парней, которые всего лишь пели песню, причем другие пассажиры им охотно подпевали. Парней скрутили и повезли в кутузку.

Что ж, это Бразилия, здесь очень много диких… «обезьян».

Зачем все это было? Что за спецоперацию против законопослушных туристов и сограждан проводили в тот вечер полицейские Рио-де-Жанейро? По какой такой надобности?

Мы этого так и не узнали, слышали только, что вроде бы действия полиции проверяются прокуратурой. И всё.    

На пляжах в дневные, безопасные часы полицейских дежурит предостаточно. Но в местах потенциально опасных для туриста их не встретишь. На каменном полу крытых галерей, опоясывающих некоторые магазины - сонмища разлегшихся на старых газетах бомжей. Вид у бедолаг просто жуткий. Лавируешь зигзагами между телами, и все ждешь, что тебя цапнут за лодыжку. Не схватили - и на том спасибо. Лишь глядели десятками угрюмых, похмельных и голодных глаз.

Возле киоска с мороженым один попрошайка не вытерпел и принялся буквально (буквально!) выхватывать у меня из руки оплывающий от жары вафельный стаканчик. Я гневно отогнал его, а теперь, спустя небольшое время, жалею… Все вспоминаю тот затравленный взгляд доведенного до отчаяния человека. Почему я не отдал свое мороженое? И цена-то ему – 15 рублей на наши деньги. Да хоть бы сто! «Надо было отдать», - шепчет совесть. Но в тот момент, памятуя о надругательствах оборванцев над отцом Сергием, я не мог испытывать к ним сострадание.

Даже на банальные бананы, купленные туристом у фруктового развала, смотрят в голодной ажитации оборванные кариоки – так называют себя уроженцы Рио. Я-то думал, что здесь нищий может на худой конец пропитаться тем, что растет повсюду на деревьях. Но не все так просто. Действительно, в парках по земле рассыпаны опавшие дикие манго. Они маленькие совсем, с кулачек ребенка, и твердые, как картошка. Не больно-то насытишься, хотя некоторые совсем уж ослабевшие от бескормицы бедняги их таки грызут. 

Неподалеку от пляжа Фламенко высится роща могучих деревьев – это бразильский орех. Плоды, смахивающие по виду своему (и по весу, кстати) на ржавые пушечные ядра, свисают  гроздьями чуть не до самой земли. Дорогущее в России лакомство, а тут… Рви – не хочу. Хоть прямо на глазах у дежурящего неподалеку полицейского патруля. Я открутил один тяжеленный орех, но так и не смог расколоть его о бетонный настил – бурый шар гулко отскакивал вверх, грозя поразить мое бренное тело, будто и в самом деле был ядром. Говорят, пилить надо электропилой… А бомжам-кариокам откуда взять электропилу? Да и не дураки они вовсе: голодные-то голодные, но вреда своему здоровью не причинят. Ведь за день можно съедать только горсточку зерен, коими набит шаровидный кожух. Иначе в организме образуется перебор селена, который в большом количестве присутствует в зернах. Селен – он такой: одно лечит, другое – калечит. А бомжи хотят пожить подольше, как все люди, впрочем.

БАЛАНЧИН НЕ ПРИНЯЛ В ТРУППУ, А НУРИЕВ ДАЛ КОНТРАКТ  

О дальнейшей судьбе Татьяны Юрьевны Лесковой мне рассказали в церковном дворике, за упомянутой обильной трапезой в формате фуршета. Русские прихожане вкушали снедь и пили чай-кофе стоя, что после долгого богослужения меня слегка напрягало. Кстати, о вожделенном чае: наконец-то я его испил! Купить «рассыпной» чай в Рио-де-Жанейро почти невозможно, здесь чай не в чести, один лишь кофе, кофе, кофе… Только обеспеченному человеку по карману купить настоящий, а не цветочный чай в дорогущих магазинах деликатесов.   

Так вот. Перед войной Татьяну приняли в парижскую труппу «Русские балеты», с ней она ездила по всему миру. Но в 1941 году, во время гастролей на Кубе, большая часть танцовщиков отказались от дальнейших выступлений в связи с невыплатой денег. Они покинули труппу. Театр в Гаване разорвал контракт с «Русскими балетами», оставшиеся без средств артисты голодали. Каждый подрабатывал, как мог. Восемнадцатилетняя Татьяна Лескова исполняла африканские танцы в ночном клубе. Скопив немного денег, уехала в Буэнос-Айрес к Георгию Баланчину, но тот не взял ее в свой театр «Колон» по причине слишком юного возраста Лесковой.  

Пришлось снова подрабатывать на коротких контрактах в игорных домах и ночных клубах. Так она очутилась в Рио – подписала вместе с Анной Волковой хороший договор с казино. И подруги, разжившись деньгами, открыли собственную балетную школу в тогдашней столице Бразилии. Вскоре Волкова вышла замуж и уехала с супругом в Австралию, а Лескова с упорством и вдохновением принялась созидать бразильский балет на базе городского театра. Ее «коньком» стало возрождение постановок балетов Леонида Мясина, с которым Татьяна была хорошо знакома по парижской жизни. Мясин несколько раз приезжал к Лесковой в Городской театр Рио-де-Жанейро, ставший теперь театром оперы и балета. А в начале 60-х Татьяна Юрьевна выступала солисткой при исполнении балетов Мясина в Париже. Уже в конце 80-х балетмейстер Лескова по приглашению Рудольфа Нуриева возобновила в театре «Парижская опера» три балета Леонида Мясина.

Я слушал обо всем этом и у меня в голове не укладывалось: только что этот (эта?) выдающийся деятель мирового балета была рядом со мной, мы вместе пели «Верую» и «Отче наш», вместе подходили к целованию креста… Неужели все это происходило наяву, сейчас, здесь, в маленькой церкви посреди жестко криминального, прямо-таки бандитского квартала Рио-де-Жанейро, «на той стороне земли» от Москвы?

Кстати, в начале века Татьяна Юрьевна дважды приезжала на «эту сторону», в Россию. Посетила в Орле дом-музей своего великого прадеда Николая Лескова, подарила семейные реликвии…

Да продлит Господь ваши годы, Татьяна Юрьевна! Спасет и сохранит от страшной заразы – коронавируса COVID-19…        

«СКОРО СТО, А Я КУПАЮСЬ»

«Беру в плен» Дмитрия Николаевича Лунина, русского дворянина Бог весть в каком поколении. Стоим у ажурной звонницы, поодаль – свободная банкетка.

– Давайте присядем, Дмитрий Николаевич! – прошу чуть ли не с мольбой: ноги болят после стояния в храме, к тому же позади – несколько дней бесконечных хождений алчущего новых впечатлений туриста.

– Да вы не беспокойтесь, я не устал, - говорит Лунин.

Утешил, называется!

Низенький, щуплый, 96-летний Дмитрий Николаевич легок на ногу, да и весу в нем – никак не больше 60-ти. Так и продолжаем говорить стоя. Спрашиваю:

– Как вам удается в таком возрасте оставаться в хорошей форме?

– В Бразилии жить легко, - убежден Лунин. – А Рио-де-Жанейро – это вообще лучший город в мире. Здесь можно дожить до ста лет и ни разу не болеть. Мне осталось дотянуть совсем немного.

И с довольной улыбкой показывает четыре пальца.

– Тут еще брат мой живет, он помоложе и так же – молодцом. Дочь Вера здесь, в Рио, сын в Буэнос-Айресе. Живем дружно, как родители мои. Отец был в числе последнего выпуска кронштадтских гардемаринов 1917 года. А тут - большевистский переворот, и отец стал прорываться на Дон. По пути, в Киеве, познакомился с дочерью фабриканта, они обещали друг другу соединить свои жизни. Но события разлучили их. Отец сражался с красными, был радистом на черноморском эсминце «Беспокойный». Вместе с остатками деникинской армии отбыл в эмиграцию, через Константинополь и Тунис попал в Марсель. Там работал столяром-краснодеревщиком, театральным декоратором. Скопил денег и перебрался в Париж. Потом ему в двадцать втором году предложили работу в Берлине, и там – о чудо! – он снова встретил мою мать, свою нареченную невесту. Повенчались, и в 1923-м я появился на свет в столице Германии. Но через несколько лет, с приходом Гитлера, пережив интернирование в концлагере, родители уехали в Париж, а я остался в Германии с теткой. Учился на фармацевта, работал на заводе медикаментов. А в середине 50-х меня отправили в Рио-де-Жанейро, здесь открылся филиал нашей фармацевтической компании. С тех пор я тут и ни о чем не жалею.  

– Значит, в Рио вам хорошо?

– Замечательно! Хожу купаться на Ипанему, на Копакабану. В мои годы это здорово поддерживает тонус.

Лет десять назад Дмитрий Николаевич приезжал в Москву, навестил отчий дом, ставший Музеем Востока. Флигель, где ночевал когда-то юродивый, подаривший крест, уже давно снесли. Подобно Лесковой, Лунин оставил музею несколько семейных реликвий.

И ПРИШЕЛ БУКА

Эти встречи в храме святой Зинаиды происходили в Рождественские дни, на Святках. Тогда еще никто из моих собеседников не мог знать, какая беда надвигается на планету.

Как они там сейчас – отец Сергий, Дмитрий Николаевич, Татьяна Юрьевна, Ольга?

Я позвонил Ольге в самый день Пасхи, 19 апреля. Она как раз возвращалась домой вместе с сыном – после праздничной литургии в церкви святой Зинаиды - поэтому говорила со мной на ходу. Ответив на мои поздравления, Ольга рассказала, что бизнес ее туристический лопнул в первые же дни карантина, еще в марте. «Фирму мужа постигла та же участь, - вздыхает молодая мама. – Ищу подработку. Может, статьи начать писать?»

Ольга сообщила, что Рио совсем обезлюдел, самолеты не летают – даже на внутренних линиях.

– Работают только продуктовые магазины и аптеки, да парочка баров. Как владельцам этих баров удалось добиться разрешения не закрываться – ума не приложу. Хотя, все понятно…  

– А пляжи – Копакабана, Ипанема, Ботафого, Фламенко? – спрашиваю без всякой надежды.

– Если кто-то пытается искупаться, полицейские тут же вежливо выпроваживают с пляжа, так что весь берег залива совершенно пуст.

Уличные и пляжные торговцы – а их в Рио легион! – сидят по домам, доедают нераспроданные лакомства. Если еще не доели.

– Значит, больше не купается Дмитрий Николаевич, - с грустью говорю я. – Писал сегодня Лунину на электронку, поздравлял с Пасхой. Он пока не ответил. В церкви-то сегодня был? А Лескова? И вообще, я удивлен, что ваша церковь совершает пасхальные богослужения вместе с прихожанами.

– Да, настоятель добился от властей, чтобы всю Страстную неделю церковь была открыта для верующих. Мы – единственное исключение в Рио, все остальные храмы – католические, православные – в общем, все-все, даже святой Себастьян, закрыты на карантин. Завтра и наша святая Зинаида закроется. На утренней пасхальной литургии было человек пятнадцать, большинство – бразильцы. Из русских – только я с сыном и наш консул Юра с женой. Ну, еще матушка, то есть жена настоятеля, с детьми, еще певчие, староста Милица…

– Это Милица Бакич?

– Она самая.

– Я с ней говорил тогда, у воскресного стола, она рассказывала, как после расстрела ее деда большевиками семья бежала в Харбин.

– Все так, – подхватывает Ольга. – А оттуда, после того как китайское правительство стало выселять русских эмигрантов, перебрались в Рио. Теперь вот старостой у нас и казначеем. Сейчас у храма почти совсем нет доходов, и Милица заплатила за электричество из своего кармана. А Дмитрий Николаевич и Татьяна Юрьевна ни разу не появлялись – ни на Страстной, ни сегодня, на Пасху. Заперлись по квартирам, отсиживаются. Наверное, это правильно в их возрасте.

– А общие разговины в церковном дворике были? Ну, по традиции.

– Нет, помолились – и домой. Отменили фуршет. Да и некому принести угощение, не до этого сейчас.

 От Ольги я узнал, что теперь у храма новый настоятель – молодой священник Роман. Сбылись чаянья отца Сергия, он получил-таки долгожданное распоряжение Московской патриархии: возвращаться в столицу России. И тут же уехал с семьей. Успел до отмены всех воздушных рейсов.

А тем временем преступные группировки огромного города взяли на себя контроль за соблюдением карантина, объявили комендантский час в фавелах, стали жестко, с оружием в руках, патрулировать районы кучного проживания бедноты. С полицией заключено негласное перемирие и даже нечто вроде союза.

…Оцепенел Рио-де-Жанейро от нежданной всеобщей напасти. Только общая ли она? Всяк переживает разгул эпидемии в одиночку, у каждого – свои невзгоды. Русские прихожане храма святой Зинаиды привыкли к обеспеченной, безоблачной жизни, которая уже воспринималась как должное, а теперь все вдруг стало по-другому. Что будет завтра? Вот вопрос.

Коммерсанты – Ольга, ее муж, а также Сергей, с которым я общался в церковном дворике – потеряли свой бизнес, похоже, навсегда. Старик Лунин, скорее всего, утратил свою убежденность в том, что здесь можно дожить до ста лет без болезней и печалей. Прима-балерина Лескова больше не может ходить на спектакли в созданный ею балетный театр – он закрыт.

От Святок до Пасхи – ровно три месяца. Такой короткий срок минул со времени нашего знакомства с оптимистичными, удовлетворенными своей жизнью людьми – старыми русскими дворянами и молодыми российскими бизнесменами. И все они в одночасье столкнулись с резкими переменами в судьбе, уже по-другому смотрят на жизнь – прожитую и предстоящую. COVID-19 поделил их земное существование на «до» и «после» введения карантина.

Вдруг брякнула в голову нелепая мысль: а что с теми двумя обезьянками, обитавшими на Руа Монте Алегре? Ведь «четверорукие» жители Рио-де-Жанейро за долгие века привыкли к тому, что люди их подкармливают. В интернете проскочило сообщение, что симпатичные зверушки остервенело воюют между собой за те дикорастущие плоды, что еще недавно валялись во множестве на траве городских парков. И один только Бог знает, сколько этих милых животных уже погибло в этой войне или умерло от истощения.

О Господи! А что с тем бедолагой, который в голодном безумии рвал у меня из руки мороженое? С мириадами нищих попрошаек, которые худо-бедно влачили свои дни посреди города-праздника, как-то питались подачками от туристов, круглогодично заполнявших Рио… Кто им подаст теперь, когда мировой курорт опустел? И куда им прятаться от вооруженных доброхотов местной мафии, взявших город под контроль и вознамерившихся «зачистить» его улицы в борьбе с коронавирусом…

И я снова возблагодарил Создателя за крышу над головой, еду на столе и великий дар – быть круглые сутки, благодаря карантину, с любимой и любящей женой.

«Комсомольская правда», 28, 29 и 30 апреля 2020 г.