Ежова Мария Филипповна прожила долгую интересную жизнь. Она родилась в поселке Заболотье Стародубского района Брянской области. Закончила Клинцовский текстильный техникум в Брянской области и Московский Всесоюзный институт текстильной и лёгкой промышленности. На работу была направлена в Казахскую ССР, в город Семипалатинск. Прожила в Казахстане 40 лет. Полюбила эту землю. Работала на предприятиях по обработке шерсти в гг. Семипалатинске, Джамбуле, Алма-Ате. Прошла трудовой путь от мастера до главного инженера предприятия и от инженера до технического директора в сфере Министерств легкой промышленности и сельского хозяйства Казахской ССР.

    А затем переезд в Россию. Это нелегко родиться на одной земле, прирасти корнями на другой, вновь возвратиться на свою Родину. Но такова жизнь и обстоятельства.

     В России Мария Филипповна увлеклась литературным творчеством. Нельзя сказать, что это возникло на пустом месте. Всю жизнь Мария радовала коллег и друзей: ни одно торжество на работе или в семье не проходило без поэтических посвящений кому-либо.

     Переезд в Россию явился толчком для написания уже собственных книг. Это были и стихи, и проза: «Мой адрес Советский Союз», «Где моя Земля?», «Тайны погоста», «Лучше умри». В последней книге «Вехи жизни или перекати поле» есть замечательные строки, которые Мария Филипповна посвятила своей Родине.

* * *

РЕКВИЕМ

БЛАГОСЛОВЕН мой край родной, где прошло моё детство, где было родовое гнездо, которое было, было, а потом его не стало, как тяжелобольного человека.

И, если потомки множатся и остаются со мной, то вехи жизни оставаясь в памяти, постепенно отодвигаются в прошлое. Остаются те, что дали мне жизнь - это родители и маленькая, но главная Родина — посёлок Заболотье. Они со мной днём и ночью, в часы радости и горести, при здравии и немощи. Казалось бы, нет деревни. А память цепляется за всё что помнится, и дороже дорогого остаются уцелевшие реликвии.  

Пока держится целым и невредимым легендарный, глубокий колодец из десяти колец, этот жизненно необходимый источник живительной влаги, один на всё бывшее поселение. Пока жив этот местный форпост с высоким гусаком и намертво закреплённым на нём ведром. Гусак радуется любым гостям, оживает. Пустое ведро качается ветром, издаёт звуки музыки, заставляющие что-то защемить в душе и напомнить прошлое. Вот женщины, привычно и умело вскидывая на плечо коромысло с двумя полными вёдрами студёной воды, степенно и важно отходят от колодца, уступая место другим. А вот уже топот копыт лошадиного стада гулко исходит от земли. Эти великие труженики, незаменимые помощники людей спешат утолить жажду рано утром или вечером; суматоха и ржание лошадей сменяются мычанием коров; после них длинное деревянное корыто на весь день предоставляется шумным гусиным стаям.

Теперь, я хотя бы через два-три года возвращаюсь на этот маленький островок стародубщины, которая побывала и в составе Гомельской, и Черниговской, и Орловской (как записано в метрике о дне моего рождения), и, наконец, Брянской областях. Только сохранив себя, маленький районный городок Стародуб не смог уберечь свои многие деревенские вотчины от полного исчезновения. Многих нет, и никогда уже не будет. Невосполнимая потеря. Каждый день я вспоминаю эпизоды из моего детства, о которых   ещё не рассказала. И с трудом верят мои внуки, что был такой замечательный посёлок, где я родилась, где люди жили открыто, зная, у кого где лежат ключи от дома, у кого сколько живности в сараях, сколько капусты и мочёных яблок в погребе и то, что только в погребе Ульяны и ещё в двух - трёх домах каждый год в самых больших деревянных бочках зреет замечательный дар природы — берёзовый сок.          

Уже июнь месяц - пора заготовки сена. Закончился очередной рабочий день. Солнце всё быстрее опускается к небосклону. На сегодня пора домой. И вот уже слышится двухголосие задушевной песни усталых телом, но не духом, самых выносливых в мире российских женщин. Поют протяжно, задушевно. В песне слышится тоска, нежность и надежда. В близком предвкушении утолить жажду, женщины перестают петь, оживляются, голоса их становятся громче, смех веселее. Сегодня они пройдут мимо колодца, прямо к нашему дому. Благо, что наш незабвенный отец, суженый мамы — Хомяков Филипп Григорьевич, на радостях жизни: женитьбы и рождения детей, посадил десять берёз вдоль своей усадьбы, жертвуя урожаем картошки от их теней. Он любил природу, любил жизнь, «рожал» детей и сажал деревья наперёд, будто предчувствуя, что другого времени не будет. И вот уже моя мама Ульяна достаёт из погреба ведро с бодрящим напитком — берёзовым соком, уже созревшим в квас, и вместительный деревянный черпак. Женщины поочерёдно одним вдохом опрокидывают черпак в нутро, горящее от усталости и летнего зноя, крякают по-мужицки от удовольствия, приговаривая: - «от смерти, от смерти».

А потом страда колхозная перекидывается на жнивьё жита (ржи), пшеницы. Нельзя упустить время. Иначе тяжёлые спелые колосья могут и потерять золотые зёрна. Указующим перстом бригадира, русские красавицы с обгоревшими на солнце до красноты щеками и шелушения кожи на них, расходятся по делянкам в полях. И песен не слышно. Целый день в полусогнутом состоянии, они вручную серпами выжинают свои делянки. Льняные самотканые блузки, пропитываются солёным потом на плечах жниц-роботов, тут же высыхают и превращаются в задубелые кожухи. Но хозяйки этого не замечают. Жизнь идёт своим чередом. У жниц завтра с утра всё повторится сначала. А к вечеру надо скорее попасть домой, чтобы засветло закончить работу по домашнему хозяйству. Ведь ни одной лампочки Ильича нет в посёлке. А на луну надеяться нельзя. Вдруг тучи закроют. Да и поспать бы в меру не мешало. БЛАГОСЛОВИ их, Господи, на жизнь и труд праведный. Дай им силы и терпения для преодоления жизненных испытаний в нелёгкой крестьянской доле.

ГОСПОДЬ. ГОСПОДИ, помилуй всех, кто жил и их потомков, кто остался вдовами и сиротами, у кого забрала война и не вернула мужей, отцов, братьев, женихов. Силы матерей с годами уже не те. Не могут тащить на себе столько, как смолоду. Тогда детям предстоит взять всё на себя и тянуть лямку всю жизнь, как их отцы и матери, не поднимая головы, и смотреть только в землю, только в борозду, удерживая плуг в ещё неокрепших руках. Здесь не до звёзд, не до неба голубого. Разве что разноцветная радуга иногда порадует взор после дождя. Как хорошо! Мир умылся, освежился и удивляет своей красотой. Настроение на подъёме и надежда на лучшее впереди, но ненадолго. Приходит завтра. Плуг, ручная коса или телега с навозом уже ждут своих «хозяев» земли. И так из года в год, до самой старости и смерти. Мои братья ещё не мужчины. Так что всю мужскую работу сделает опять же мама с помощью сыновей. И весь этот каторжный труд ради того, чтобы прожить, не голодать. Нет, не дождаться им «светлого будущего». Тогда стоит ли впрягать детей в этот неблагодарный труд на всю жизнь, с сомнительной надеждой на многообещающее «светлое будущее»?

Матери уже не удерживают возле себя чад своих. Идите, родимые, туда, где горят лампочки, где асфальт на тротуарах и можно ходить без резиновых бахил. И потянулись молодые парни, а за ними и сёстры на фабрики, заводы и стройки страны. Затерялись в цехах и общежитиях. ГОСПОДИ, помилуй их!

СЛЁЗНЫЙ ДЕНЬ ЭТОТ. И началось исчезновение больших деревень и маленьких посёлков. Они как будто умирали. Умирали медленно, болезненно, в печали, как и подобает смерти. Сначала деревни как бы обнажались, поскольку оставшиеся старики, чтобы не замёрзнуть зимой в своих хатах, вырубали самые старые и большие деревья на дрова. Оставалась молодая поросль в надежде подняться. Тогда, некогда прикрытые деревьями избы представали «голышом»: чётче просматривалась косина дома готового упасть, не дождавшись замены прогнивших нижних несущих венцов; окна опускались всё ниже, а то и доходили до земли; соломенные, такие же чёрные крыши становились тоньше, лохматее и дырявее. Дожди и снега быстро приводили в негодность деревенские хаты. Молодая поросль деревьев, не успевая подрасти, исчезала под топорами случайных лихих мужиков. Потом дома растаскивались по брёвнышку, не оставляя стропил, дверей и оконных рам.

И вот уже вырисовывается странный архитектурный памятник старины.

Это печечки-маточки, как важнейшие жизненные центры бывших жилищ, создававших тепло и уют в родовых гнёздах, некогда живших здесь людей, оставались единственными свидетелями прошлого. Как последняя надежда на жизнь, кирпичные печки старались выстоять, высовывая из высокого прошлогоднего пожухлого и свежего бурьяна дымовые трубы, прямо удерживая их длинные шеи. Они с надеждой смотрели в небо, напоминая о своей значимости, долголетии, верном служении тем же славным династиям Черненковых, Хомяковых, Науменковых ...   Под открытым небом кирпичные печки будут стоять до последнего, пытаясь сохраниться от разрушительных ветров, дождей и снегов. Но приходит и их черёд. Теперь уже пришлые люди по жизненной необходимости осторожно разберут печки по кирпичику и растащат на поддержку своих жилищ.

На месте домов остаются только нехитрые низкие фундаменты. На фундаменты никто не посягает. Будучи изначально низкими, сейчас они, будто, вросли в землю намеренно. В своё время они держали на себе дома, сохраняя их целостность и долговечность, а теперь, как верные служители своим хозяевам, сдерживают наступающую цивилизацию от сплошного перепахивания плугами этого, некогда процветающего жизненного пространства.

Ушедшие в землю фундаменты деревенских домов, неразрывно связаны с местным погостом. Это основные хранители памяти старины. Фундаменты, ушедшие в землю, будто и сохраняются для того, чтобы напоминать о жизни, а погосты — о смерти людей, некогда проживавших на этой земле. На погосте нашли упокоение все жители, ушедшие в мир иной от начала зарождения посёлка до последних, самых стойких, самых преданных этой земле стариков, не уехавших к своим детям, чтобы не быть им обузой. Дай им Бог самим выжить.

ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ. Прошло больше полувека. Некогда молодые, а теперь седые и немощные старики — дети ушедших в мир иной предков, нередко в сопровождении детей, внуков или правнуков тех предков идут на Родительский день на погост, помянуть и проведать тех, кто дал жизнь своему роду. И, наконец, вот он посёлок, которого нет, но бывшие жители через свою память видят и помнят его. У каждого пришедшего на кладбище память по прошлому и вина. Изменили, изменили земле матушке, что родила и вырастила. Но души умерших всё равно ждут живых, которые будут молиться сейчас здесь, и в святых храмах, и будут просить — ЦАРЯ ГРОЗНОГО   быть добрым и сострадательным в ДЕНЬ ГНЕВА, суде, и АГНЕЦ БОЖИЙ напомнит о людях, трудолюбивых, защитниках Отечества, положивших свои головы ради сохранения и процветания жизни на земле.

И поминают потомки предков, и молятся, молятся, пытаясь выпросить прощения за всё содеянное и несодеянное, в надежде оправдаться, успокоиться, пообещав на следующий год вернуться и повторить весь ритуал сначала. Только дай Бог жизни, а живы будем, непременно придём. ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ вам. И затихают птицы, провожая гостей брошенного ими родного края.

СВЯТЫЙ БОЖЕ. Свят, свят родной край. Густой туман будто охраняет бывшее селение, обволакивает и укрывает своим белым шатром округу, не забывая фундаменты домов, отжившие свой век сады, главные и вечные памятники старины - погосты. Мне кажется, что именно этот белесый густой туман, шатром раскинувшийся над растворившемся во времени селением, сохраняет энергию бывших небожителей, человеческих сущностей и их душ, которые надёжнее, честнее, сильнее и преданнее сущностей телесных. Они хранят память о каждом, кто здесь жил, молился и заслужил благодарную память потомков. СВЯТ, СВЯТ мой край, моя маленькая, но главная Родина.

Намоленное небо, намолена земля,

Помнит всех ушедших, запомни и меня.

Пожалуйста — запомни и меня.